Профессора кислых щей пишут, а ты за ними чистишь: правильно, географию должен знать кучер, правописание — не барское дело, господа на него положили (свой раздутый) Логос с прибором.
Какое мышление, такое правописание. Неумение строить фразу идёт от неумения строить мысль.
Долго читая одного автора, заражаешься его манерой выражаться и даже трактовкой положений (способом структурировать их и акцентами при осмыслении); но многие свои штучки и модальности, включая терминологию, я обнаружила у FK, когда (вынужденно) им занялась, в смысле Wiederentdeckung своего же, ничем прежде не внушённого, кроме своей натуры, взгляда на вещи. Некоторые черты глянули на меня, словно из зеркала. При этом целое, готовый результат FK порой бесит. Читать про неспособных граждан тошно, особенно, когда речь идёт о «жизни и рассудке» вблизи пресловутых торфяных болот: раз не удалось держаться от них подальше, раз ты туда зашёл или они, устав ждать, сами тебя навестили, борись! Применяй ум, инстинкт, силу и ловкость, как делали сотни поколений твоих предков, а не изображай бедное дитя. Ты взрослый мужик. Речь не о победе, а о борьбе за жизнь и рассудок. — Но, видимо, и они не могут дать всей нужной мотивации существу не сугубо животному; это привилегия Нуминозного, то есть лучшего в тебе, источник которого Там.
Не в тебе, а Там, поэтому и борешься до конца, не желая бросить самое ценное, то, что важнее тебя. —
Мой жупел, моя Мэри Энн — «бедная деточка» (термин), хи-хи. — Хотя «хи-хи», но правда; а ведь и в этом неприятии легко зайти дальше нужного, пускай оно само по себе справедливо и честно.
...Не Клопшток, но Кляйст. Конечно. Второй последовал за первым через поучительно малое время; только что был Арминий риторически-теоретический, прозопопея какая-то, олицетворение verschiedener Tugenden, подобно почти всем его окружавшим (остальные воплощали собой пороки и заблуждения), так что из бумажного народца лезли и пёрли тома идейно зрелых речей, а теперь, глянь, Арминий ожил, стал всамделишним, а с ним расколдовались и остальные; но Кляйстом отмечен предел — или Кляйст стоит вблизи него, как указатель «через 100 м правый поворот». Предупреждает.
Человек ничтожный или начисто лишённый совести неинтересен, как неинтересны пыль и грязь — разложившиеся останки значимых явлений. Серьёзная, увесистая порция духа нужна стоящему в центре персонажу не меньше, чем однобокость и заблуждения, потому что благо содержательно, оно одно интересно, а идеальные фигурки расплывчаты, абстрактны — вовсе не «слишком положительны», как это называют недотёпы. Живое живо лишь благодаря духу, это он живёт, и как он (если человеческий) не способен к совершенству, так не способен и долго существовать, если окончательно выбрал разложение, то есть лень и трусость.
Не их ли выбрали те, кто шарахаются от всего благородного и сильного, как чёрт от ладана?
Им не нравится смотреть, в том числе на сцене, чем следует быть человеку, чем он задуман, потому что они чувствуют в этом упрёк. Они же хотят считать нормой себя и упрекать в неискренности всех, кто лучше. Ничего не делать и сохранять о себе высокое мнение, вот болезнь, ставшая уже повальной, хотя распространилась она не вчера. Всегда оправдывать своё удобство, искать доводы в его пользу, против труда и риска стало нормой, масса этого больше не стыдится.
Как тут жить?
Но пока живу.
«Малоутешительно; однако
Никаких сомнений...»
