Дверь. 7

Дома весь вечер молчал, а на следующий день дежурная старшеклассница на первой перемене отвела его в медпункт, он не понял, что её испугало – не мог же он видеть себя снаружи; злая медсестра с жирно накрашенными ветхими губами сказала «сотрясение» и велела кому-нибудь проводить его домой и вызвать участковую.

Старшеклассница побежала выяснять, не отпустят ли с ним кого-нибудь из его класса, но он сразу забыл «посиди тут» и ушёл домой, и опять шагал через парк, в самую безлюдную пору, и короткий путь растянулся в памяти за край света.

Дверь. 6

Он почти знает, что увидит, он не боится теперь ничего, потому что на это краткое время порванные мячи, злые учителя, старшие ребята и чьи-то двойки – даже свои – лишились смысла.

(Декорация, отвлечение, предлог, чтобы подержать тебя некоторое время в незначительном месте; чтобы ты не ушёл раньше, а подождал, окреп и встретил здесь действительно существенное, то, зачем тебя сюда позвали.)

Он видит вдали тёмный берег и чей-то маленький костёр, мелкие острова в заливе, мосты между ними, видит ближайший островок без жилья, на котором насажен сад с мерцающими верхушками, так близко, почти под стеной дворца за узкой полоской воды, что, кажется, ты почти там – среди людей, рассевшихся в траве, в ветвях и за столами.

Туда луна не достаёт, внутри гнездятся маленькие цветные фонарики.

…

Он тыкает веслом в воду наугад, не очень зная, как это делается, и рад, что слышит плеск рядом и голоса с острова; уже различает сквозь пересечения веток белую беседку и волнуется, опасаясь не застать в ней того, кто ведь не привязан, мог за полторы минуты и уйти. Поди отыщи его потом среди густого сада, среди множества других людей.

Всматриваясь, среди тьмы и разноцветных рябых отражений слабого света, где бы причалить, гость вдруг вскакивает, схватившись за сваю, тянет её к себе, уставясь вперёд и не зная, что теперь сказать или сделать. Как близко!...

Чует, что ты здесь. Но хорошо, что не видит, ведь только сейчас ты сообразил –

* * *

«...Эй, парень, ты жив?... Жив? Тогда чего разлёгся?»

У дяденьки голос сиплый, на лбу лампа и пар изо рта.

Ты поднимаешься и, не отвечая, на затёкших ногах ковыляешь вверх по ступенькам. Снаружи тебя встречают мокрые остатки асфальта, газон в гниющих листьях и белый глаз фонаря.

Вспоминая, отчётливо видишь, что слесарь сробел; но тогда ты этого не заметил.

…

Дверь. 5

Теперь, когда всё ясно, нет времени медлить, взвешивать и рассуждать. Рысью бежит он вдоль набережной до следующего канала, поднимается по ржавым лентам ступеней, по ближайшему мостику переходит на ту сторону, снова спускается и рысит дальше на запад-восток. Скоро, действительно, открывается площадь – уменьшенное эхо залива.

Плиты: гладкие чёрные и белые ромбы. Словно глубина площади тянет их к себе, а перспектива моря – в противоположную сторону; растянули домино и застыли, чтобы шёлк не лопнул. В красивых странных домах справа и слева, этажа по три-четыре, в окна налит мрак, как было в первом туннеле; рысью персонаж пересекает площадь и опять замечает, что его шаги едва слышны, а море позади молчит, хотя тихонько движется.

Дверь-ворота впереди всё больше, шире, и вот он преодолел четыре мраморных ступени, вот он в ней – но не видит ни створок, ни порога, ничего, лишь на краткий миг задохнулся в сплошном мраке – и уже вынырнул внутри дворца.

…

Здесь тепло и чисто, здесь – обычные человеческие вещи, особенно приветливые потому, что особенно обильные, уютные, основательные и украшенные для повседневного праздника старорежимной барской жизни; нет света – ничего! в сущности, почти есть: лунное мерцание просачивается снаружи окольными путями; здесь оно рассеивается, мягчает, и ты можешь различить белые и светло-серые части мозаики, и золотые завитки в узоре пола, и стол с длинной бархатной скатертью, и пару кресел со спинкой-медальоном, и какую-то кушеточку слева у портьеры, даже знаешь, не потрогав, что подушка на ней обтянута шёлком; в следующей комнате больше места, но меньше вещей, ты жалеешь, что не осмотрел подробнее стол: там, кажется, стояла пара серебряных тарелок, а в кувшине, должно быть, налито красное вино; какая-то картина висела справа, ну ничего, дальше, дальше, вперёд; здесь над, кажется, зеленоватым мраморным полом по всей высоте повис отсвет, разбиваемый лишь тонкими круглыми колоннами: слева вместо потолка – сплошное, свинцом отдающее застекление, по которому скользит сияние не видной отсюда луны; справа, в укрытой потолком половине: скульптурка, другая, бассейн, фонтан. Тонкая струйка, и хорошо, что её слышно: так спокойней. Фигурный, сложенный из неодинаковых растянутых завитков бортик; непонятной формы, тонкая оправа для воды, обновляемой струйкою в дальнем конце понемногу и непрерывно; зелень, искусно выточенная из камня, ползущая по колоннам вверх, вдоль углов, по периметру потолка, и настоящие глянцевитые пальмы – здесь маленькие, в кадках, там слева, под стеклянными сводами – в полный рост, высаженные в грунте, целый сад из тускло блестящих под луною пальм.

Гость склоняется над водоёмом и видит возносящиеся в бездну белые колонны, малахитовые стебли и листки декора, неясность потолка и всё, кроме себя.

Но он не хочет, не может, не станет возвращаться.

…

Дворик, после колоннады – звёзды над головой; лестница из чёрно-белых ступеней, в первый миг из-за шахматного мрамора показавшаяся наклонной плоскостью, поднимает его на стену, с которой можно видеть мир.

Пора торопиться. Скоро рассвет.

Дверь. 4

Гость безотчётно отступил к стене, но они проплыли, никто из них явно не посмотрел наверх; а может, им всё равно. Под сводами на той стороне, откуда гость явился, видны будто окна со скруглённым верхом, но в них одна чернота – ни рам, ни ставен. А вон отверстие, из которого он вышел; он знает это потому, что заметил себе: оно второе от моста. Выглядит, как любое другое.

Он шагает туда, где кончается туннель, к устью канала, сам не зная, зачем; видит с площадки в конце уступа морской залив – справа и слева его охватывают дужки суши, как рожки юного месяца, симметрично, тонко; и нигде ни огонька.

(…То есть этого не может быть. Это меня, верно, как следует уронили, я лежу на ступеньках, ребята убежали, испугавшись, а меня ещё хрен знает когда найдут.

Лежу ногами вверх и нет, чтобы встать – брежу.)

Он аккуратно сошёл по ржавым пластинам лестницы, свернувшей на фасад и прямо, круто, без промежуточных площадок и поворотов достигшей узкой набережной; луна тем временем сдвинулась, гость думает, что скоро в туннеле не останется света; съёживается, как от головокружения: куда она летит?...

Море должно быть на юге. Море всегда бывает на юге. Слева восток, справа запад. Что творит эта луна? Идёт с запада на восток, очевидно.
Нет, стоп: может быть, это южный берег моря, тогда луна и должна идти справа налево.

Да-а, что ж она тогда светит не со спины?...

Он закрыл глаза, он прислонился к условно-белой (не поймёшь в лунном свете) стене. И в это неподходящее время, когда он потерял бдительность, справа возникает прохожий, и персонаж едва успевает вжаться в стенку, чтобы с ним не столкнуться; но тот всё-таки задел его и оглянулся, хотя не задержался и ничего не сказал, а шагает дальше без изменений.

Посмотрел на стену рядом с головой гостя и тем обошёлся.

Гость, ступив вперёд, машинально оборачивается, смотрит туда же, куда человек, неразборчивый в лунном свете, состоявший из мрака и мерцания. Там ничего нет.

Подходит, подносит к стене согнутую в локте руку, поднятую, как для ответа на уроке или для сигнала кому-то в пустой степи. Предупреждение.

Почти угроза.

Но тени под ней нет, хоть её отодвинь, хоть поднеси ближе.

…

Дверь. 3

Персонаж сидел долго-долго, даже когда они ушли из подъезда, когда уже и в пустынном дворе с клёнами их было больше не слыхать; наконец, заметил, что и коленям больно, и ладоням холодно.

Поднялся, приоткрыл дверь, увидел мутный свет над началом лесенки, полосу свинцово-серого – снаружи; понюхал воздух. Закрыл дверь опять. Пути назад он так не утратит. Надо узнать, что внизу.

Ему нечаянно удалось, чего они так и не смогли, нельзя же не воспользоваться своим преимуществом; даже если о нём никто никогда не узнает.

Правда, осторожно сползая стопами со ступени на ступень, он подумал, что дело не совсем чисто: они всей кодлой дёргали тогда дверь и толкали; ну хорошо, он видел это лишь издали, но сам-то в среду её не только тянул на себя, но и толкал, точно, а она и не думала поддаваться. Обычная такая хозяйственная дверь, хуже, чем обычная – из прошлого, поэтому не листовая, а чугунного литья. Даже не прогнётся. Прилаживаясь подпереть её, он только что скользнул ладонями по приваренным наискось прутам с винтовой нарезкой. Мощная дверь, существующая, чтобы не пускать. Зачем же теперь впустила?

Ступени кончились.

Через шаг он упёрся ладонями в стену. Пощупал слева: низкая дверь, заперта – не сдвинешь. Пощупал справа: решётка из таких же прутков, какими сзади была армирована дверь в подвал, через широкие промежутки между ними можно просунуть руку, только щупать там нечего, кроме тьмы.

Отдёрнул руку.

Постоял. Досадно! Фонарика с собой нет; кто же знал. – Прислушался.

Хоть бы крысы возились; ничего.

Он запустил пальцы в решётку и, балуясь, повис на ней; поехал, поплыл, – спешно спустил поджатые ноги, чтоб затормозить; остановился. Решётка промолчала, как всё здесь, но оказалась не заперта, и, ощупывая, он не нашёл на ней ни замка, ни ручки. Только петли.

* * *

Тьма скоро остановила идущего: сюда не доходил даже еле заметный свет из зазоров перекошенной первой двери. Так черно, словно сидишь внутри баночки с тушью. Персонаж помотал головой и пошёл, делая каждый шаг отдельно. В какой-то момент чуть не задохнулся в плотном мраке, но тут же заметил на стене справа отблеск, голубоватый или зеленоватый, наверно, совсем слабый, лишь после прежнего резавший глаза.

Идти стало легче лёгкого; скоро он разглядел впереди другую решётку, наверно, такую же, как первая, и понял, что свет идёт из-за неё и слева. Не удивился, когда она выпустила его так же легко и без скрипа.

Чуть не ослеп; зажмурился; подождал и открыл глаза, стараясь не шевелиться.

Он стоит на узком уступе над очень высоким вторым этажом странного здания; внизу канал, наверху сплошной свод, соединяющий этот дом с домом напротив, у которого есть такой же симметричный выступ с таким же невысоким, простым ограждением из металлических прутов с металлическим же поручнем поверху. Слева из-под полукружья смотрит луна, видно, недавно утратившая желтизну, ещё слишком крупная; она отражается в мелких волнах, дорожка заходит в канал и быстро гаснет справа в уже знакомом гостю сплошном мраке.

Повернув в сторону луны, он переходит на противоположную сторону по чёрному чугунному мостику, прислушиваясь к своим тихим шагам; тут в канал вплывает длинная узкая лодка. Ехавших рассмотреть было трудно; гребец стоял, толкаясь длинным веслом попеременно справа и слева, и вызывал водоворотики блеска.

Дверь. 2

Скоро случилось, что старшие ребята совсем затюкали новичка, на которого и так все наезжали, а на физ-ре вообще свой мяч, проколотый при баловстве, подсунули ему, забрав у него целый. Теперь новичку должен был прийти конец, неминуемо: учитель физ-ры, злой по жизни, сразу его невзлюбил, ждал только повода, чтобы как следует на нём сорваться. Взывать к его чувству справедливости мог только полный идиот: стадный девиз «быть в обойме» он раз навсегда счёл идеальным критерием суждения обо всех внутристадных делах. Так ведь удобней, согласитесь, когда ты учитель. Вроде как у тебя есть принципы, а бороться за них не надо: они всегда совпадают с направлением стихии.
Но персонажу что-то дико встряло, с ним такое случалось изредка; словно внутри кто-то нудил: «А*** совсем, ну совсем уже, деловой какой, краёв не видит!» – и он перед самым возвращением учителя выхватил у новичка драный мяч, бросил под ноги негодяям, а другой рукой налету перехватил их мяч и рысью вернулся в свою группу, по дороге крикнув новичку «лови». В результате группа высокомерного А***, сильней всех возражавшего против принятия персонажа в подъездную экспедицию, получила замечательнейший разнос и по жирному неуду в дневники.
После уроков персонаж едва утёк от их расправы; оторвался от погони в парке; отдышался, вылез к домам через расширение в чугунной ограде и окольными путями, довольный, потопал домой.
Но, едва вступив к себе в огромный шумный двор, ещё не перейдя игральной площадки, увидел их издали у своего подъезда. Метнулся направо, в безлюдный двор, увидел, что не перебежит газон до того, как они окажутся во дворе, и бросился по наитию в старый дом. Туда, где они меньше всего могли подозревать его убежище – ведь они ещё на этой неделе, во вторник сами убедились, что дверь в подвал заперта, а спрятаться в теснющих подъездиках негде.
Он заскочил именно в тот из четырёх подъездов, где существовала дополнительная дверь, ведущая неизвестно куда; как старшие тогда пытались его уверить, чтобы прогнать – просто в подвал. (Но он же до двух считать умеет, он же понимает, что если вместо одной двери тут две, значит, вторая ведёт ещё куда-то.) Зря он, наверно, шмыгнул не в ближайший к углу подъезд, а в тот, где они стояли тем вечером; по инерции – а у них что, будет иначе?... Но всё равно, потому что подъездов мало, до нужного преследователи, если вспомнят про никакой дом, доберутся скоро, а рассчитывал он, честно говоря (глупый расчёт), в крайнем случае с диким воплем вырваться в родной многолюдный двор, сломав доски на заколоченном снаружи парадном. Точно против детской площадки.
Не так он был силён тогда, думает персонаж сегодня. Даже с отчаяния... Хотя гвозди были ржавые, доски гнилые – парадные заколотили несколько лет назад, когда начали выселять дом. Потом, видимо, денег на снос и новое строительство не хватило, а может, кто-то наверху сказал, что лучше позволить старикам дожить в привычных стенах, что так будет этичнее (блин, любимое слово завуча), и тогда на некоторое время отпадёт забота и о деньгах на снос, и о новых квартирах.
Так он влетел в подъезд и ткнулся в дверь (здесь всё, как было во вторник и в среду, когда он самоутверждения ради пришёл сюда один: замок висит, лысая от трения дужка еле вписывается в плохо совпадающие, неровно покрашенные петли); – дверь вместе с замком и обеими (!) петлями распахнулась, вывалив его в темноту, так что он ударился о ступени и обиженно вскрикнул.
Но тут же, услышав звонкие от злости голоса погони, ковыльнул как попало к двери и плотно её закрыл; остался на коленях, упираясь обеими руками в рябую краску, нюхая сыроватый и гниловатый холод подвала, готовый нажать изо всех сил, когда с той стороны начнут давить и дёргать.
Они, правда, вошли и сюда, голоса опасно приблизились, один зазвучал у самой двери – но подбежавший лишь машинально ткнул в неё кулаком перед тем, как мчаться дальше, уже отвернувшись, крича что-то на крик товарища с промежуточной площадки.
...

Дверь. 1

(Это случилось в детстве с гостем из «Помешанного».)
Перед высоким новым домом персонажа был просторный двор с основательной детской площадкой – тут явно много чего снесли; дальше, за домом и через переулок, было ещё два или три тогда же построенных дома той же архитектуры, но они были в меньшинстве среди более старой застройки. Попадая в свой двор с большой улицы, мальчик каждый раз проходил между пятиэтажками, облицованными тёмным кирпичом, с подобием наличников из кирпича рыжего, мимо охряных шкатулочек под ампир и тупо-стоических многоэтажек с нездоровым цветом штукатурки, выстроенных некогда для решения жилищной проблемы. Сразу при входе, справа, после проезжей части, родной двор был ограничен никаким домиком. Его уже начали выселять, но потом остановились; во втором таком же, оказавшемся покрепче, ещё жили вовсю, но того отсюда не видно, он стоит под прямым углом к полувыселенному.
Как описать? Очень старый, с узкими окнами, без лифта, обмазанный краской поверх неровного кирпича. Подъезды, выходящие в большой двор, заколочены, крылечки рассыпались, вход давно только с противоположной стороны, где есть: узкая полоса асфальта, сразу для машин и пешеходов; один фонарь; вытоптанный газон, весь в высоких, по макушки лысых клёнах; две лавки; дом-близнец, пока населённый полностью.
Этот смежный двор дети называли «никакой», потому что в нём нечем было заняться. Разве что поноситься на просторе среди клёнов, но для этого нужна хорошая координация: они посажены достаточно густо, чтобы расквасить нос, не увернувшись.
Тут один из старших ребят принёс слух, что якобы в полувыселенном доме один подъезд особый; как они определили, который, персонаж сейчас не помнит. Но собрались компанией его обследовать.
Персонаж увязался за ними в тот подъезд, но они были старше и в конце концов его отослали. Он не ушёл далеко, а остановился возле одного из этих прямых и тонких клёнов с очень далеко вверх отступившими кронами; прислонился к стволу и наблюдал, повернув голову чуть вправо, что показывалось сквозь приоткрытую дверь на масляно освещённом тесном пятачке перед лестницей.
Они тоже ни до чего не додумались, подёргали замок, повертели, поглядели со всех сторон, побубнили что-то между собой вполголоса и разошлись.
Но персонаж так просто не отступился.
(Правда очевидная состояла в том, что в этом старом и непрестижной архитектуры доме действительно есть «лишние», т. е. непривычного назначения, переходы из подъезда в подъезд. Правда более глубокая: угасающий дом всегда содержит ход в прошлое, из которого нам явился.)