Sopra demais o vento

Этот ветер не прогоняет тучи, как делал прежде, а нагоняет новые, и все теперь почему-то вместо бесплодных раздумий торопятся вылить как можно больше, пока позволяет температура.

Inmortalia ne speres

Конечно, на Ранке-Грейвсе не свет клином сошёлся, сколько исследователей, столько разных мнений, но полезно его почитать в нынешней ситуации. Древнееврейский бог произошёл от матриархальной богини с почти таким же именем, и Зевс не лучше его. Человеческие (коллективные) выдумки отвечают уровню развития (коллектива) во время своего возникновения. Ничего священного в них нету, если иметь в виду не отношение массы к ним, а их суть: она не выше нравственности верующий и потому не способна поднять их выше. В мифе содержится всё плохое и хорошее, умное и глупое, что накопил народ к моменту оформления мифа; странно держаться за любимую выдумку детства, когда вырос и увидел, что это именно выдумка, и ощутил (а не только заметил), что она не твоя. — Бывают прозрения, но у отдельных людей, это раз, и прозрения невыразимы, это два. Поэтому они не годятся для общего пользования. Общественно востребованы бывают лишь худшие из прозрений: содержащие весомую долю пошлости. Достаточно загрязнённые для употребления толпой.

...А Гораций живее всех живых, хоть и не надеялся на бессмертие.

Летние пути

Жаль, что для запахов нет особых имён: можно было бы рассказать целую историю, состоящую из их сочетаний и смены, пока идёшь, едешь и опять идёшь по делу.

Жасмин как-то связан с майонезом, и не только зрительно.

Светлое небо с размазанными остатками облаков и кое-где с мелкими барашками к вечеру приобрело, ещё до первых признаков заката, волшебный оттенок; обычная холодность голубизны сильно уменьшилась, хотя цвет и не загустел, и не стал фиолетовым.

Блеск лета

Летом, глядя из тени через тень в освещённую часть двора или леса, наблюдаешь идеальный блеск; хотя дело не в блестящих деталях, не в предметах, сильно отражающих свет. Просто он сам, как таковой, блистает, и где он свободно разлит, легко заметить это его летнее свойство.

Хлеб старого времени

В старых булочных хлеб лежал в наклонных деревянных лотках, этаж на этаже, и к их передним доскам были тут и там привязаны рожки, как для обуви (металлические), чтобы пробовать мягкость культурно; всё равно дома батон опаляли над газом, надев на вилку.

Саморегулирующаяся система

...Чудеса ни к чему при совершенстве мышления и навыка; в устройстве Мира многое пока неясно несовершенному уму, но надо исходить из отсутствия в замысле Творца, равно как в исполнении, дефектов, требующих вмешательства извне: этот ванька-встанька всегда поднимется сам. Не думаете ли вы, что Автор забыл вложить внутрь свинцовый шарик? Или что не рассчитал веса?

Железная дорога

Есть южнее Ш. Э. местность, где часто показывают интересное. Сегодня показали старую жёлтую автомотрису и длинную сцепку дефектоскопов. Очаровательное зрелище.

Потом показался некто АЧ2-118 со странным параллелепипедом на крыше, и ехал он без помощи контактной сети. — Оказалась тоже автомотриса, раритет из Чехии. Их всего 122.

Видела мотовоз с консольным краном: миниатюрный, жёлтый, изящный. Ничего нет красивей станций с их хозяйством и подвижного состава. Рельсы и шпалы преображают окружение.

Ретроспекция. Ночь в начале лета

Когда ночью проходит тяжёлый состав, это и не шорох, и не гул, и не стук — он звучит бархатно и весомо, пульс его тих и размыт.

Тополиные снегопады начались уже в мае.

Полвторого ночи восток уже светел; солнце сочится отовсюду, стрижи снуют в своём океане, заметно оживившись после гроз, как и зелень внизу.

Ретроспекция. Конец весны

Пасмурность всё никак не разрешится дождём; думает, проясняется, перекомпонуется, бродит — и молчит. Рассвет был чудесен благодаря жёлтым гнёздам в клочковатом, свалявшемся местами облачном покрове.

Растения красивей всего на рассвете.

Гулять по ещё свежей, но уже взрослой траве среди таких же листьев удивительно, себе не веришь: свежий, яркий цвет и упругая сила, ясность контуров, как будто и не город здесь, а то и город, но с дырой, открытой в счастье. Листья настоящего ясеня выглядели неправдоподобно, когда свесились к дороге на уровне лица: гладкие, изящной и лаконичной формы ланцеты казались экспонатом природной выставки, образцом и эталоном.

Стрижи стали спускаться низко и мелькают рядом, почти пугая: вот-вот врежутся в стекло балкона, — поворачивают на безумной скорости, уносятся, вереща, и можно долго любоваться их раздвоенными хвостами, силуэтами, плещущим движением крыльев, напоминающим многократно ускоренное движение ласт и плавников, и анфас — позой катера на подводных крыльях, когда корпус приподнят между разведённых в стороны опор. Это удивительные живые воплощения определённости и точности, воздушные танцоры, словно альтернативные человечки, приспособленные для неба, а не для земли.

Обилие пиц этим летом: перенаселение. Стрижи уже сталкиваются с дроздами, которые, выводя птенцов, шугали от гнёзд голубей и ворон; по утрам орут все певчие разом — зяблики, синицы, дрозды.

(«Чжик!» — воскликнул дрозд, попавшись на пути играющей паре стрижей; «цззз!» — прикрикнул на него один, и дрозд (при его-то нахальстве) стушевался.) Васильки распространились вдоль наземного метро. И уже зацвёл чертополох. Раннее лето: настало в мае.

An Hölderlin. 107. Выход

Алкеева, 4-я асклепиадова, алкеева, строфа Гёльдерлина, самоделка

I.

Сквозь мраморную тучку процежен свет,
На небе пыль, молчанье, вопрос повис,
Стрижи все смылись, листья сникли,
Пух бестолковый блестит и вьётся.

Газон побрит и пахнет, а день над ним
Сочится с ветром мимо и тихий путь
Без вех и признаков находит
На пустырях, во дворах заросших.

Под толщей лета город лежит на дне,
Весь океан опалом над ним застыл,
Просолен ленью; в сизой дымке
Бродят, дрожа, золотые блики.

Как не на самом деле, в бреду, во сне
Идут часы и люди сквозь штиль внизу,
В придуманных местах встречая
Тень и стоячие лужи солнца.

Не зная цели, медлишь, и чуткий слух
Все направленья ловит; они молчат,
Лишь слой тысячелетней пыли
Струйкой порою в ответ повеет.

II.

Подкрошилось крыльцо, и дверь
Наверху кирпичом кто-то с утра прижал,
Сбоку, чуть отогнув асфальт,
Гибкий донник пророс, мелок, и бел, и смел.

Дремлет в булочной полумрак,
Муха еле слышна где-то под потолком,
Хлеб давно подмели с лотков,
Касса вечность назад смолкла над глянцем плит.

Если даже однажды зной
Там, снаружи, в лучах выплавит невзначай
Человека, чтоб он пришёл
Через площадь сюда и подниматься стал,

На ступенях его шаги
Мирно впишутся в тишь, пробуя лишь спросить,
И отрадно замрут в тени,
Чуть на мокром полу тронут далёкий свет.

Растянувшись за шваброй, слой
Убегает по швам, рвётся на островки,
В их несчётных окошках взор
Недоступной страны держится, серебрясь.

III.

Бесцельно льются рельсы вдоль берегов
То лысых, то цветущих, совсем вблизи,
Там, за кустами и забором,
Праздность дневная и сон вагонов.

В затоне станционном стоит тепло
Незыблемою гладью, лишь сладкий след
Своей ступенчатою речью
Изредка зяблик на ней прорежет.

Никто не едет, не говорит, нигде
Ни дыма нет, ни свиста; ни голоса,
Ни жесты тяжкого железа
Не замутят золотой минуты.

Накрыв пятнистой тенью дефектоскоп
И языками чуть шевеля над ним,
Высокий ясень продолжает
Сказку о вечном и детском лете.

Он, различая место сквозь цепь времён,
Свил кольцами её у себя в стволе
И в кроне сохранил — но цепко
Старую правду в корнях сжимает.

IV.

Первые капли пали примиреньем,
Открывая беседу бесконечных
Туч, со всех сторон собравшихся рано
Среди равнины

Для перемен простых и постепенных:
Вместе думать над полем и холмами,
Серый бархат, белый пух голубиный
Им сопоставить

И посмотреть, как замкнуто и чисто
Будут бусы блестеть по всем травинкам,
А в крутой дороге струи проточат
Тонкие русла;

Остановиться, слушать истеченье,
Наполняя собою воздух, кроны,
Траву, супесь, речку, ямы на стройках,
Ржавые бочки,

Переливаться в землю, множить лужи,
В белом свете бежать по стёклам, лицам,
Накопившись в мыслях, хлынуть обратно
Взглядом прозрачным.

V.

Тянется в небо день
Безбрежной и пёстрой лентой,
Не дождаться конца,
И не иссякнет

Светлый ответный ход
Сквозь всё устремлённых капель,
Ровно множащих в нём
Простое слово

Туч, из мельчайших мест
Собравших под серой сенью
Край, в котором растут
Дороги хором,

Чтобы с холма, с моста,
И с крана, и с края крыши
Взгляд, в равнину нырнув,
С листа читая,

Пел в серебре секунд,
Открытых всему, что ныне
Чистой правдой стоит
В дожде и в мире.