An Hölderlin. 119. Вяз

 

I

Третья асклепиадова строфа

Ты на светлой траве, греясь, проснулся здесь,

Смотришь, снова весна дождиком смыла пыль,

Сверху лёгкое небо,

А под сенью твоей шмели.

Жизнь по жилам бежит, тронуло ствол тепло,

Встретив воду в земле, корни очнулись, пьют,

Брызжет неудержимо

Из ветвей золотистый смех.

Вторит клён звонче всех, но, отделившись, ты

Тоном выше берёшь — твой незабвенный цвет

Озаряет лужайку,

Клумбы, лавку, дорожки, пруд.

Над стеченьем путей, над переменой мест

Вяз навис, разветвясь дугами длинных струй,

Стоя в точке покоя,

Всем движением окружён.

Отовсюду к нему, к центру стремится парк,

Огибает, дивясь, яркий фонтан весны,

Встретив за поворотом

Продолженье, к нему летит.

Промахнувшись, спешит всё населенье дня

Мимо цели и в даль, буднично, кто куда —

К обновлённым началам,

Вдруг открывшимся за концом.

Здесь, в зелёном гнезде, тихо гуляет свет,

Жук, травинку пригнув, ищет пути наверх,

Над песком и асфальтом

Трясогузка проносит хвост.

И на крыльях листвы медленно над землёй

Реют, зреют мосты, линии льют, делясь,

По прозрачной опоре

Перья веером расстелив.

Их ступени несут ввысь и вокруг оси

Лета светлый залог — дымку весенних дум,

И рисунок основы

Растворяется в красоте.

Незаметен за ней этих ветвей исток,

Выходящих на все стороны, чтоб достичь

Им исконно знакомых,

Нам невидимых берегов.

Вяз, подпорка небес, стыл, на земле стоял

Изваяньем зимы, вехой в пустынных днях,

Главный памятник парка —

Ёлок, палок и белизны.

Ожил и задышал замкнутый мёртвый знак,

Словно в мраморе вдруг заговорил родник,

Словно в букве взорвался

Звук забытого языка.

II

Четвёртая асклепиадова строфа

Густо остов порос листвой,

В середине сидит тайна, и скрыт вопрос,

В этой кроне опять бежит

Пёстрый, быстрый поток встреч, новостей и дел.

Жизнь по всем этажам снуёт,

Свистнув, миг упорхнул — новый нырнул в гнездо,

Ос, капустниц, жуков и мух

Вперемежку с дождём дни в этот дом несут.

Словно город на склонах гор,

Населённый толпой юрких крылатых душ,

Вяз, высокий маяк весны,

В чистом небе стоит, видимый всем векам.

Льются мысли к тебе в листву,

Мерный ход перемен с ней разделить стремясь,

Вытечь струйками ветра в Мир,

По нему разойтись, слыша везде тебя.

Вырастает в тебе страна,

Сто историй своих сводит в одну, и хор

Ровно движется по теплу

И проносит в твоём облике свой рассказ.

Станешь стыть, багроветь, пустеть

И на ветер пускать прошлое по листку;

Грани времени повернув,

Сложит тайну твою в новое диво Бог.

An Hölderlin. 118. Цель

Строфа Гёльдерлина

В сквере среди окукленных деревьев

Оплывают под мягким снегопадом

Лунки от шагов, недавно ушедших

В сторону фабрик.

Прежде, похоже, здесь вилась тропинка,

На колючих кустах светились листья,

Прыгал мяч за сеткой там, где сегодня

Шайба скучает.

Остановилось всё, лишь светлый холод

Плавно сыплет неслышные мгновенья;

Поздно для собак, но рано для первых

Детских колясок.

Спрятан конец в неясном продолженье,

Взгляд не знает, куда впадёт, блуждая

Меж стволов, над белизной без опоры

Вставленных в воздух.

Надо, пока подсказка не пропала,

Обновить вереницу парных знаков,

Погружаясь в них, порой по колено,

Путь их проделать.

Всем, кроме них, вторженьям отказало

Содержащее лишь себя пространство;

Трудно в нём ногам, но сердцу по нраву

Дикое диво.

Это беспутье — склад минут и суток,

Тот сосуд, где они сведутся к сути,

Где сольются, наполняя копилку

Мысли застылой.

Чуть шелохнётся прут, порхнёт синица,

Тихо снежная пыль повеет с ветки,

Глухо просвистит увесистый голубь

К рыжей горбушке.

В правилах глади ямки исключенья

Мерно двигают вспять её разметку:

Ёлки, тополь, столб, калину, качели,

Угол котельной.

Вдруг предпоследний шаг, почти бездонный,

Открывает оградку за сугробом

И пустой проезд, кирпичный и серый,

С пасмурным небом.

Славно среди почищенного места

Слушать трактор, дрейфующий направо,

Дальний лязг погрузки, шорох маршрутки

В близком безлюдье.

Ждёт между красных корпусов напротив,

Выше крыш вознося шатры из хвои,

Радость затаив под царским убором,

Ель вековая.

An Hölderlin. 117. Восток и запад

Самоделка (последняя часть «Выхода»)

 

Ночь велика, закат
огни перед ней рассыпал,
в свежих сумерках снег

от них искрится;

Там, где их нет, в конце,
за белым неясным полем,
рдеет свет на краю

небес пустынных,

Вмёрзнув в лазурь, застыл,
темнеет, густеет, меркнет,
а навстречу из тьмы

всплывают звёзды:

Перед лицом земли
напрасно, напрасно, вечно
водит время черты

и знаки сути;

Санки несутся вниз,
чуть слышен их сиплый шорох,
попадают на лёд,

скользят, скрежещут,

Миг — и начнут подъём,
размеренный, как работа,
чтоб достигнуть в конце

высот исходных,

Где обернётся вновь
безмолвный летун к равнине
и последний разок,

в звезду нацелясь,

В синь сиганёт стремглав
и канет во тьму земную,
ткнётся носом в сугроб,

чихнёт, утрётся, —

Глядь, мимо ёлок вспять
побрёл от дороги к дому:
впереди фонари,

а в прошлом солнце;

Близятся и придут
уже без него в безлюдье
звук мотора и фар

златые взоры:

Катится по шоссе
меж брезжущих скобок снега
голубой грузовик — 

ночной работник;

Поле блестит от звёзд,

алмазных цветов мороза,
слева лес словно тень

от сновиденья,

Ясный небесный свод

сияет басовой нотой,

словно воздух изъят,

как день из суток;

Тихий и вольный путь

течёт по прозрачной тайне,

в лабиринте её

святой улыбки,

Странник поёт под нос

и воет, с горой воюя,

хлопнет бортом — и вниз,

и вновь свободен:

 

Ночью проглочен, в ней

укрыт, затерялся в счастье,

над простором парит,

в него ныряет — 

 

Там упразднён предел,

и равно по точкам света

узнаются стези

земли и неба

 

(Вот он, огромный дом

меж запада и востока,

с ним ты создан, в него

исходно встроен;

 

Не исчерпать его

ни жизнью одной, ни сердцем,

но, заполнив, он их

навек запомнит);

 

Мысли летят во мрак

и гимном немым стремятся

к путеводным огням

далёких станций. 

An Hölderlin. 116. Ewalds Wald

 

Сапфическая строфа

На неделе день, воля и безлюдье,

В парк ведёт бордюр из густой штриховки,

Искры янтаря кое-где оставил

Ветер на ветках.

В трубах всех аллей он один гуляет,

Льётся взглядом в даль, шутит с перспективой:

Здесь дохнёт свежо — и на горизонте

Облако сдвинет.

В кронах проведёт по огромной арфе,

Сдует с них синиц, не успевших смыться,

Голову задрав, слушая побудку,

Ты улыбнёшься.

Чисто в небесах, новых и хрустальных,

Белый пух плывёт в незастывшей массе,

Словно беглый след позабытой грусти

В праздничных мыслях.

Рядом в борозде проползает капля,

По коре к траве от ветвей стремится,

Медлит на земле мелкими клочками

Снежный постскриптум.

(Дома на дворе тонкий лёд, как плёнка,

Пятнами лежал, ломкий, весь из трещин —

Сколько же зеркал здесь разбило утро,

Сколько осколков.)

Беловатый свет манит в пойму речки,

Сквозь ажурный лес долгий склон уводит,

Невесом как мысль, ты под мягким тленом

Тверди не чуешь.

Вот бы срисовать эту колоннаду,

Ты б сейчас извёл сотню банок туши,

Но в загуле дух, безоружны руки:

Ты на побывке.

(Треснет хрупкий мир, крикнет горн рескрипта,

От стола в седло — и лети как ветер

В поле, в полк, в поход, где в дали последней

Битва искрится.)

…На мощёный двор ты ещё вернёшься,

Снимешь сапоги и затопишь печку,

А с утра в тепле быстрыми словами

Лес поцелуешь.

 

= = = = = = =

Эвальд Кляйст, «Приглашение в деревню (в ноябре)» („Einladung aufs Land. Im November“). Реалии времени: регулярный парк, подзорная труба [/ водопроводная / музыкальный инструмент], эолова арфа, стеклодувная фабрика, войны Фридриха II, дровяная печь. Эвальд погиб в сражении.

An Hölderlin. 115. Утки

Алкеева строфа

Уходит свет, улыбку во всех вселив,
Уходит город в прошлое и к реке,
Плывут по древнему брезенту
Лету вослед облака и катер.

Колышет зыбь кувшинку и красный мяч,
Качает чаек с клювами как желток,
Те, с криком снявшись, чертят небо
В рамке из ив, как коньки лихие.

Из узких листьев детство сочится в день,
Сквозь их узор сияет прохладный цвет,
И дуги веток возвращают
Мысли и взгляды к воде чудесной.

(Ещё в ней дремлет ослик, зарывшись в ил,
И зреет запоздалая стрекоза,
На глубине таится щука,
Бег водомерки поверхность морщит.)

Приняв немного хлеба из детских рук,
Уходит, отвернувшись, вдоль камышей
Эскадра уток, оставляя
Место случайного отвлеченья.

Выходят на фарватер и вновь плывут
По городской воде, возникая там,
Где пристальная тень застыла,
Где на просторе тепло искрится.

По глади тянут клинья — несут свой знак
Под стенами завода и под мостом,
Вдоль строгой полосы гранита
И над сияньем далёкой рощи.

Кто к ним склонился, облокотясь, один,
На чёрную оградку в конце пруда,
Кто делит хлеб, роняя крошки
С братским участьем из рук и сердца,

Тот рад встречать их всюду и вновь читать
В их тёмном умном взоре немой ответ:
Да, мы все тут, и ты всё тот же,
Нами освоен и месту нужен.

К невысказанной цели ведёт их путь
Сквозь год и город, мимо людей и дней,
Вступая в жизнь, ты их застанешь,
А возвращаясь, им вслед посмотришь.

Так посиди сегодня у мутных вод
И прогуляй свободный погожий день,
Как школьник, налегке шагая
И беззаветно на мир глазея.

...А осень проясняет весь край вокруг,
Прохладой подступая к лицу нырка,
И только сутки отделяют
Лёгкой тревогой вчера от завтра.