An Hölderlin. 117. Восток и запад

Самоделка (последняя часть «Выхода»)

 

Ночь велика, закат
огни перед ней рассыпал,
в свежих сумерках снег

от них искрится;

Там, где их нет, в конце,
за белым неясным полем,
рдеет свет на краю

небес пустынных,

Вмёрзнув в лазурь, застыл,
темнеет, густеет, меркнет,
а навстречу из тьмы

всплывают звёзды:

Перед лицом земли
напрасно, напрасно, вечно
водит время черты

и знаки сути;

Санки несутся вниз,
чуть слышен их сиплый шорох,
попадают на лёд,

скользят, скрежещут,

Миг — и начнут подъём,
размеренный, как работа,
чтоб достигнуть в конце

высот исходных,

Где обернётся вновь
безмолвный летун к равнине
и последний разок,

в звезду нацелясь,

В синь сиганёт стремглав
и канет во тьму земную,
ткнётся носом в сугроб,

чихнёт, утрётся, —

Глядь, мимо ёлок вспять
побрёл от дороги к дому:
впереди фонари,

а в прошлом солнце;

Близятся и придут
уже без него в безлюдье
звук мотора и фар

златые взоры:

Катится по шоссе
меж брезжущих скобок снега
голубой грузовик — 

ночной работник;

Поле блестит от звёзд,

алмазных цветов мороза,
слева лес словно тень

от сновиденья,

Ясный небесный свод

сияет басовой нотой,

словно воздух изъят,

как день из суток;

Тихий и вольный путь

течёт по прозрачной тайне,

в лабиринте её

святой улыбки,

Странник поёт под нос

и воет, с горой воюя,

хлопнет бортом — и вниз,

и вновь свободен:

 

Ночью проглочен, в ней

укрыт, затерялся в счастье,

над простором парит,

в него ныряет — 

 

Там упразднён предел,

и равно по точкам света

узнаются стези

земли и неба

 

(Вот он, огромный дом

меж запада и востока,

с ним ты создан, в него

исходно встроен;

 

Не исчерпать его

ни жизнью одной, ни сердцем,

но, заполнив, он их

навек запомнит);

 

Мысли летят во мрак

и гимном немым стремятся

к путеводным огням

далёких станций.