«Сегодня меня убили, завтра тебя убьют», но послезавтра народится, прямо в недрах разложения, некий он, сориентируется, окрепнет и услышит наши слова. Да хоть из воздуха, хоть во сне. И продолжит мозолить глаза выродкам, и падёт, мирный, стойкий и честный, в том же бою, и за ним придёт другой.
Нас истребляют, мы неистребимы.
Мы есть.
Большое несчастье нашего вида — что мы не улавливаем продолжения. Своего рода близорукость. В каждом случае как будто находится конкретная причина, а как посмотришь в целом — удивляешься, почему во всех случаях и по разным причинам люди не видят продолжения. Текущая ситуация заслоняет остальное? Незнание всех условий задачи создаёт впечатление, будто события завтра продолжат развиваться, как начали сегодня?…
Или не хватает воображения.
Похоже, мы не имеем устройства для верного предвидения. Научная фантастика содержит много примеров нашей наивности.
...Что удивляться; если все другие виды имеют свои забавные придури и каждый в чём-то недотёпа, значит, мы не можем претендовать на исключение.
Достаточно посмотреть, как синицы едят из кормушки: сталкиваются в воздухе, ругаются, обсев кормушку, роняют семечко и хватают другое, тратят время на разглядывание человека, хотя опыт им должен подсказывать, что этот человек их не ловит.
Рябина перед безоблачным небом: ветки без единого листа, гроздья покраснели от ночных морозов; красное на голубом смотрится, словно кроткое веселье старорежимной бедности. — Веселье чистое, как эти небеса. Глубокий покой пластмассовых кубиков хорошего детсада.
И ещё девятиэтажный дом, ползущий по неровной местности бесконечно, как во сне; начавшись на горке, он углубляется в низину, изгибаясь, причём из-за крутого холма слева дорожка вдоль него кажется дном оврага. Для сообщения с внешним миром кое-где проделаны арки, квадратные в свету, низкие, отчего другой двор в их рамке выглядит, как иная жизнь Слева наверху детсадовская прогулочная территория и сам бледно-лимонный детсад, типовой, времён застоя, двухэтажный; деревья и тишина. Длинный дом заметен издали из-за широких полос зелёной плитки: цвет приметный — густой, почти тёмный и очень определённый (мало разбавленный серым).
Интересно, как можно сконструировать дом такой длины, да ещё змеящийся в плане?
Летом он должен выглядеть сказочно. — И при густом снегопаде тоже.
Птицы, кошки, белки спальных выселок — отдельная история; и низко летящие самолёты, их ровный негромкий звук, выражающий покой, как будто они пролетают сквозь дневной сон младенца, вывезенного гулять и засмотревшегося в небо.
Струя горячей воды, императивно упираясь в дно ванны, из-за рассекателя казалась плотным пучком стеклянных нитей, шероховатых, полупрозрачных, тихо серебрящихся и порой взблёскивающих крохотной кристальной бусиной; сияние гнездилось где-то в сердцевине, спрятанное за оградой из тончайших, мягко шипевших струй. — А как удивительно бродят пузыри в закипающей воде! И что за странные, труднообъяснимые цветные полоски образуются в толстом дне стакана от соседства с фантиком, серебряной ложкой и куском бородинского хлеба.
Наступило торжество массы, то есть топка социума отдельными жизнями. «Организация» — неживая иерархия, уничтожающая жизнь ради бесконечного и бессмысленного воспроизводства себя. В ней всем плохо, и высшему, и низшему, и среднему слою, потому что не она для людей (которых завлекла мнимой выгодой — «защищённостью» и безответственностью), а люди для неё, как пища для желудка. Что же люди бегут в её разинутую пасть? — Массовость; они уже не вполне люди, не чувствуют себя и не хотят жить, а боятся смерти. Хотят с удобством и уютно деградировать и разлагаться, и чтобы извне ничто не мешало, напоминая о жизни.
Астрономические допущения, нужные для определения положения отдельных небесных тел (сфера бесконечного диаметра и т. д.), наводят на мысль, что прямая — частный случай окружности, когда диаметр бесконечен, а не что-то особое, чуждое сечениям конуса. Смотрящему на ж/д путь среди степи прямая колея всё равно представляется изогнутой (панорамный вид), на этом основаны «Повороты»; очень простое наблюдение приводит к необычному выводу.
(Шиза это всё, конечно, и однако есть смысл в игре усталого ума, зачем-то, например, продолжающего в бесконечность стороны треугольника, чтобы полюбоваться гигантскими открытыми трапециями и треугольниками вокруг него, всем угловатым сооружением, подобным начатой реплике, которую невозможно договорить из-за непомерной содержательности и точности [как будто и не тобой схваченного] начала. Вспоминаешь калейдоскоп. За этим представлением следует сравнение угловатого со скруглённым и ощущение антиномии, обретающей выход и смысл в прямой линии (см. выше), как белый и чёрный цвета — в сером.)
Благодарю Тебя, Господи, за синус и за косинус, и отдельно — за конические сечения.
