Ретроспекция: сентябрь

Отлив лета

Сухие, сжавшиеся остатки листьев прибились к тротуару, к подножию стены, к сдвоенному пню, как песок, как любой мусор, как всё сыпучее; очень тепло, свет мягок, равноденствие не пройдено. Запах, как в конце лета, строго дозированные дожди и тишь. Вечером листья (настоящего) ясеня рисуются легко, мелко и резко на светло-голубом, чистом, светящемся холодке.

Покой, свобода.

Цель в перспективе

И свет, и холод; ветер переменчивых небес. Приветливая осень открыла дверь к Ели, все дни до неё, рабочие и не очень, подобны анфиладе комнат и связаны в путь к ней, подробный, полный постепенных изменений и потому кажущийся длинным. — А сейчас всё светло и бледно, оттенки вернулись в затенённые места; косое солнце им, конечно, мешает. У него своя радость — чистое звонкое золото, находящее везде что-нибудь: где лужицу, где застеклённую дверь.

Старые улицы

Старые улицы под поредевшими тёмно-зелёными кронами с внезапными пятнами пронзительной желтизны присыпаны бледной медной стружкой от сгоревших ещё в августе листьев. Седой, но крепкий асфальт, тщательно обмазанные краской пузатые цоколи кирпичных, коричневато-серых пятиэтажек, таинственные ворота тут и там — тёмно-зелёные, помятые временем листы металла, парящие над узкой полосой пустоты, — всё тихо, всюду дом; проходя мимо жилищ, хоздворов, маленьких фабрик, школы и гаражей, ты всё равно внутри.

Странный исход

Целый день дождя закрылся прямо бившим вдоль улицы солнцем, а когда его заслонили дома, небо расчистилось и только подёрнулось опалесцирующей плёнкой, чтоб напоследок подержать тающие обрывки туч, пепельные, маленькие, густые, в медленно меняющейся акварели, которая, пока совсем не утонула в синих сумерках, показывала свой фокус, улыбаясь, как зверь или детская игрушка: вот розовый, лиловый, сиреневый, жёлтый — один цвет, чистый, лёгкий, определённый, чуть светящийся, попробуй найти границы — их нет.

А вокруг на всём ещё лежали капли и пахло свежей, почти тёплой пока зеленью.

Фон

Эти звуки шин в ранней темноте словно пекут что-то, вода под ними как масло, и звук обещает прилежно готовящийся результат, а потом проезжает нечто полегче и трепещет, шепча, как бумага, и оставляет за собой вопрос, как пролетевший листок.

Огромное разорённое время позади — вещий разрушенный дом и пустырь, воля, говорящая с тобой напрямую, когда люди, перехитрив сами себя, взаимно объявив шах и мат, убрали себя из поля зрения, с поля твоих скитаний, и ты шагаешь по горло в траве, жёлтой и рыжей, глядя в Мир, обращённый к тебе, давая немые ответы всем его приветливым глазам — серебристому небу, холодному ветру, шелесту высохших семян.

Участие и ободрение, кроткое веселье приходят оттуда, из фона, который на самом деле и есть главная картина.