Ретроспекция осени

Странный исход

Целый день дождя закрылся прямо бившим вдоль улицы солнцем, а когда его заслонили дома, небо расчистилось и только подёрнулось опалесцирующей плёнкой, чтоб напоследок подержать тающие обрывки туч, пепельные, маленькие, густые, в медленно меняющейся акварели, которая, пока совсем не утонула в синих сумерках, показывала свой фокус, улыбаясь, как зверь или детская игрушка: вот розовый, лиловый, сиреневый, жёлтый — один цвет, чистый, лёгкий, определённый, чуть светящийся, попробуй найти границы — их нет.

А вокруг на всём ещё лежали капли и пахло свежей, почти тёплой пока зеленью.

Представление октября

Пасмурным днём в почти готовом здании у самой линии наземного метро из мрака позади застеклённого фасада показывались редкие золотые огоньки, а зелёная защитная сетка висела, приспущенная, с выражением театральной драпировки; цвет был чуть смещён в сторону синевы. Талантливая декорация; стоящие часы, в отличие от работающих, дважды в сутки показывают точное время, человеческие вещи, о внешности которых не заботятся, однажды непременно высказывают ценную композицию из смыслов, именно благодаря отсутствию человеческого натужного лицемерия.

...Нынешние дожди уже обещают снег.

Осень рядом

Как объяснить дружбу зрелой осени, её вселение в сердце, её ободряющее, дающее уверенность присутствие не где-то в календаре, за стенами и окном, а в мыслях, в ощущении воздуха, движения, хода часов, времени и тепла? Этому нет имени; это свято.

Октябрь гнездится в пасмурности, и ты думаешь: ему нет конца; понимаешь относительность впечатлений, «ехала деревня мимо мужика»: нам кажется, что проходит он, но это мы проходим его насквозь, он вечен.

Серость водоносных туч, уже подумывающих о снеге, их обилие: это покров, среда обитания, дом куда более родной, чем случайное человеческое жилище, временно вмещающее твоё временное тело. Сумерки пасмурного дня серебрятся, усиливая чувство родины; мы живём в мысли Автора, тут и там, а среди людей только умираем, и чистый от дождей октябрь показывает это слишком ясно. Внизу доцветают цикорий, клевер, мышиный горошек, ромашки, серпуха и кульбаба, даже белые хлопушки ещё смотрят на прохожего с железнодорожной насыпи; внизу течёт грязная вода, воздух промыт до хрустальной ясности, капли беседуют с листьями и жестью, кусты барбарса ещё ярче пестреют, намокнув, птицам трудней кормиться из-за долгих ночей и дождя, некоторые деревья толком не пожелтели, другие голы; местность занята переходом к зиме, глядя ей в лицо, видишь солнцеворот и зиму — долгую, как детство (время года, всегда остающееся отдельно от других, в себе).

Октябрь садится напротив и берёт тебя за руку, октябрь шагает рядом меж луж.

Осень — это дружба.

Атрибуты осени

Осенний виноград: из бледно-зелёных ягод светится тихое золото, ржавчиной припудрена их поверхность.

Солнце октября выражает мир и довольство; кошки выходят погреться на нём, когда выпадает безветренный день.

Плакучая берёза перед домом в конце улочки похожа на украшение тончайшей работы, уплывающее в голубое поле огромного герба; что-то подобное всегда было в старых символах, вроде оленя в гербе Н. Н. — тонкая, чёткая, невесомая фигура, заставляющая видеть фон как простор.

С берёзой, правда, уже ничто не сравнится: её тонкие нити с остатками золотых монист, её упругий, как сильное тело, сливочный ствол, прозрачное облачко над ней живы и близки, отчего ещё трудней поверить, что видишь этот знак не во сне.

Свет конечных станций

Серебряный свет с утра, мягкие провисающие тучи с колодцами голубизны, меняющейся от зенита к горизонту, бледная монета солнечного диска, со скоростью поезда скользящая за слоями пара, тишь внизу, янтарь на нитях и шнурках деревьев, бледная, глухая желтизна тополёвых стволов и лёгкий, чистый блеск реки — вот конец летнего пути, словно старый тепловоз чует пункт назначения и тянет длинный, накопленный за путешествие хвост неспеша, размеренно, зная, что скоро увидит заповедное место отдыха. Ноябрь не за горами; исчезнут последние цветы, пойдёт и ляжет снег.

Берёзовые листья, которых порядочно намело ветром к двери над крыльцом, лежали, совершенно сухие, до шелеста и хруста, в позе движения, так что странно было смотреть. Вроде полёт и бег, но сфотографированный.