La Compania

1.

Апрель, активное таяние. Персонаж вроде *** бродит по окраинному парку в смутном настроении: он уже месяц в этом городе, работа начнётся в лучшем случае только через пару недель, а эти каникулы слишком скоро перестали его радовать. Пыльный какой-то город, думает он; весна кстати: без неё, наверное, казался бы ещё скучнее. Вроде архитектура, то да сё – вон шпили торчат, готика, – а вот поди ж ты. Люди настолько ватные, что каждое утро требуется усилие: промыть глаза и мозги от вязкого однородного вещества, которое они производят, сами не замечая. Вероятно, оно и есть скука; только в особом смысле. В других местах тоже бывало скучно, это персонаж помнит, но не сплошь, как здесь, и не так.

А может быть, весна и довела скуку до тоски. – Превратила в тоску, преобразила; вот как вчера на рыночной площади те фокусники преобразили её обратно. Они единственные здесь необычайны – и тем необычайнее, что ими приходится уравновешивать тонны скуки.
Но этот противовес – нездешний, это крохотный бродячий цирк, что и понятно. Задержись они здесь, их тоже удушила бы вата, поглотила бы их весёлые цвета и удивительные фокусы, и трюки акробата, и... всех их. – Странная компания.

Один акробат – несомненно и только человек; девочка, ходящая по канату, одновременно кукла, а остальные – откровенно нечеловеческие существа: дворовая собака, кот, говорящий ворон, роза в горшке (как она у них не загнётся от бродячей жизни?) и, наконец, этот последний, самый непостижимый, кого они зовут Кристаллом: кусок очень красивого минерала, друза. Он лежит, посвёркивает на солнце, потом они начинают поворачивать его под разными углами к солнечным лучам и получают не просто спектр, а нужные им части спектра – персонаж долго думал, как такое может быть.

…

Персонажу даже тут тоскливо, на этой приветливой дорожке со сплошной шпалерой справа и вольно, с расстановкой растущими кустиками слева, которые перемежаются скамьями. Поэтому каждый день он ходит теперь на рыночную площадь посмотреть разноцветное, затейливое, тихое представление; следит, прищурясь, как вступившая на канат девочка становится куклой, и никак не может различить этот переход; начал подозревать, что тут виновато не только солнце, размывающее картинку своим светом. Смотрит, как акробат внизу стоит на руках и жонглирует ногами, как, мгновенно перевернувшись, ловит в ладони свои три мячика – красный, синий и жёлтый. Потом девочка спускается к нему, и начинаются их общие фокусы, чередующиеся с демонстрацией удивительных способностей собаки, ворона и кота.

(Странный кот, если присмотреться: покрупнее домашнего, и разрез глаз непривычный.)

…

Как-то он обнаруживает их маленький табор, прогуливаясь по парку: на поляне слева от дорожки, если стоять спиной к городу (он сзади и справа). Он рад и такой встрече, потому что ясно: они здесь не задержатся дольше недели. Всё, снег вот-вот сойдёт, и они снимутся с места, чтобы навестить, наверно, более приветливые края.

Он видит, что они избегают (здешних) людей. – Он видит, как они их избегают.

Однажды, в раздумье зайдя по дорожке очень далеко, туда, где уже видно окончание шпалеры справа и гладко, лучше, чем дорожка, заасфальтированный пятачок перед колесом обозрения, присаживается на скамью, наверно, одну из двух или трёх, какие здесь поставлены с правой, а не с левой стороны дорожки – потому, что по левую руку здесь пруд; он ещё не освободился ото льда; персонаж утомлён и сам удивляется: от работы никогда так не уставал. Прикрывает рукой глаза от солнечного блеска, брезжущего на всех поверхностях и вдруг ярко вспыхивающего на льду, металле, стекле; не сразу замечает, что слева от скамейки стоит та самая роза в горшке. Значит, «табор» близко! Он с улыбкой рассматривает растение, не боящееся ни путешествий, ни холода, цветущее даже сейчас; спрашивает себя, цветёт ли оно зимой, как вдруг замечает, что роза отклонилась от него жестом, каким человек без слов отворачивается от чьей-то несправедливости.

В тревоге он вскакивает и тут только замечает, что у начала пруда двое местных наседают на акробата. Без мыслей персонаж рысит туда; под ногами грязь и мокрые остатки снега – ничего, он ловкий, не поскользнётся.

Эти двое, как он видит, приближаясь, принадлежат к самой неприятной разновидности местных. Это стражи порядка, но спасение в том, что персонаж приметлив и запомнил основные варианты формы. «...Только тех правил, контроль за соблюдением которых на них возложен», – повторяет он мысленно на последних шагах и сразу, приветливо представившись, потребовав от господ того же, произносит цитату вслух.

Он вклинился между ними и акробатом; он видит по взглядам двоих и чувствует спиной, что акробат не убежал, а стоит, как вкопанный. Как один из их загадочных предметов – роза или Кристалл.

И вот когда он, после некоторого торга и взаимного давления, заставил двоих ретироваться, он оборачивается и в самом деле видит акробата в нескольких шагах; только тот продолжает смотреть, как смотрел. Теперь уже не на стражей порядка.

И когда персонаж делает к нему шаг, желая поговорить, объяснить, как лучше действовать при подобных наездах и на что ссылаться, акробат, вздрогнув, быстро отступает.

Потом бежит к пруду, прямо на лёд, а персонаж, бросившись вслед, видит, что на другом берегу стоит их странная самодвижущаяся повозка, и девочка-кукла с бледно-рыжими волосами замерла у кромки, вглядываясь, стиснув руки. Он кричит акробату, что лёд слабый, но не успевает даже произнести «опасно», как тот начинает проваливаться – и персонаж, рванув, нагоняет его, хватает и вытаскивает на берег, не пожалев брюк и наплевав на простуду.

Но тот продолжает безмолвно, бешено вырываться, как зверь, готовый отгрызть себе лапу, лишь бы освободиться из капкана, и персонаж слышит отчаянный крик с того берега, и, убитый горьким стыдом, отпускает акробата, отворачивается, уходит.

Сзади близится лай, но он не обернётся, он и так знает, что это за собака, и ему всё равно, укусят его или нет. Вот девочка зовёт собаку обратно. – Он вступил опять на дорожку, и мягкий глубокий грай заставляет его на миг поднять голову: с ветки близкого дуба его оглядел чёрным глазом знакомец из той же компании, это не удивляет; персонаж в тоске смотрит под ноги и шагает, ему не интересно, что попавшаяся навстречу чинная пара с любопытством рассматривает его мокрые ноги; и опять впереди никого, только рысью, единожды оглянувшись, дорогу перебежал круглоухий светло-серый кот.

…

Компания пропала из города, начавшаяся работа избавила персонажа от этой апрельской боли. Снег сошёл, май настал, надо строить дом большой и прекрасный – заказ на зависть, а он ведь ещё молод. Мог бы и не получить столь ответственного задания. (Персонаж уже начал понимать, что реальная ценность твоей работы никогда ничего общего не имеет с оценками даже очень знающих людей. Тех, кто способен видеть нечто за пределами собственных привычек и предрассудков, наберётся один-два на миллион; остальные видят не твою работу, а то в ней, что совпадает с какими-нибудь образцом, намертво засевшим в мозгу: с клише, на котором раз навсегда был начертан знак – плюс или минус. И какое отношение это имеет к мыслям? К уму? Повторять затверженное не значит думать.)

…

Они испугались его. Они отчётливо не хотели с ним связываться и впали в панику, когда он проявил настойчивость.

...

(Сон накануне первого летнего дня: пустая тележка из сосны, свежевыструганная, вся деревянная, включая ободья и втулки; только спицы серебряные. В тиши просеки сеется их тоненький звон. Никто её не везёт, никто на ней не едет; она катится allegretto, резво, но без спешки, и её ровный ход согласен с тёмными и высокими массами деревьев по сторонам, со светлой глиной в прокатанной колее, с разнообразной пушистой пасмурностью в небе.

Персонаж не хочет оторваться от тележки, глядит, глядит... пока не отстал настолько, что тележка невозможно уменьшилась и пропала в перспективе просеки.

Каким-то образом понятно, что давно июль.)

2.

В южном городе, в начале июля персонаж, получивший следующую работу словно по волшебству – сразу за первой, без усилия, – садится на маленькую лавку отдохнуть: ночь уже, луна поднялась, ноги гудят. Он ходил целый день по своим делам, обсуждал, осматривал, измерял, опять обсуждал, искал старые образцы в местном архиве; а тут так здорово – Stadtbrunnen под древней липой, дальше вход в музей (слева и сзади от сидящего), справа над лавкой изогнулось длинное, тонкое растение, всё в махровых розовых цветах. Он вытянул ноги и ощутил, что под этой дугообразно протянувшейся лозой особенно хорошо сидится. Устал он страшно; потягиваясь, невольно вписывается в жест лозы, и вот ощутил, что словно вернулся в родную оболочку, наскитавшись без неё и намаявшись.

Напротив в окнах ни огонька, наверху белые блики: Луна светит с той стороны музея, ещё не поднялась над ним; персонажа вдруг тянет проверить, нельзя ли туда войти. Он посмеивается странному облегчению, какое испытал здесь: почему не лень подняться по трём ступенькам, дёрнуть и толкнуть небольшую дверь, за которой вроде черно?

Он делает, что захотелось, и бесшумно попадает на парадную лестницу в пятнах лунного света, приходящего через прозрачные двери главного зала.

...

Кто внушил ему, что дверь в двух шагах от лавки не заперта, что лестница озарена луной, так что он не споткнётся, что сторожа нет, а в музее интересно даже ночью?

И персонаж не успел добраться до всяких Пиранези, Каналетто и Фридрихов, как уже узнал в полотне со св. Себастьяном апрельского акробата. Странное дело: картина, сразу справа в конце лестницы, не доходя зала, на последней «кулисе», предваряющей мраморный пятачок перед ним, светилась помимо луны. Точнее, в ней был виден собственный свет изображённого дня; тот свет.

Когда персонаж, следя, чтобы одна нога твёрдо стояла на полу, вне картины, рвал путы, ранясь, и тянул акробата оттуда сюда, он заметил, что палачи святого злобно зыркают на него; однако понял, что они бессильны шевельнуться, пока он их не тронул.

Выкатившись на пол, акробат застонал и выругался, свернувшись от боли. Персонаж наскоро выдернул несколько стрел, блестящих от олифы, и вполголоса поторопил его. Сгибаясь и ёжась, акробат поспешно поковылял с ним вниз и там потянул его за рукав влево: «не через главный вход». Почти ощупью через тесные, странные служебки да подсобки они попали на двор; тут, под дубом, им навстречу блеснули три чёрточки. Велосипед. «Это мой всё равно,» – прокомментировал акробат, когда его товарищ взял зверя за рога. Персонаж коротко обернулся: «Лезь на багажник.»

Они выехали в тенистую от двух рядов тополей, узкую улицу – персонаж, не останавливаясь, правой рукой толкнул калитку, она открылась.
Довольно быстро он довёз расколдованного до своего временного жилья на окраине; по пути им никто не попался.

(«Чай есть?» – «С утра заварил, должен быть. Погоди, я тебя накормлю.» – «Лучше поспи; я чайник поставлю, а завтра разберёмся.» – «...Где остальные?» – «Ну да, и вообще. Ложись.» – «А ты за ночь дуба не дашь от своих дырок?» – «Да какие мои дырки... – Он сверкнул над плитой электрической зажигалкой. – Холст, масло. К утру следа не останется.»)

...

С утра персонаж с кофе и сигаретой сидит на подоконнике, вполголоса с кем-то договаривается. «А, ну конечно. Хорошо. Нет. До свидания.» Ставит телефон обратно.

Акробат ещё дрыхнет на лавке перед столом.

…

Велосипед спрятан за шкафом, они пешком выбираются с окраины в лёгком тумане.

«Так ты её не узнал? – акробат ухмыльнулся, показав мелкие зубки. – Да и мудрено. Ей хуже нас всех: она не может на одном месте.» – Персонаж с улыбкой откликается: «Это цветок-то. Ладно, а как насчёт остальных?»

Они решают, что розу надо вызволять в последнюю очередь, потому что её видно всем и всегда. Даже исчезновение акробата с картины может оставаться незамеченным ещё день или два – кто на неё, в конце-то концов, смотрит, она всем примелькалась; не шедевр, потому и висит практически на лестнице.

Конечно, начинать с акробата тоже было опрометчиво: это сократило время. Сегодня в музее выходной, а завтра уже ни за что нельзя поручиться. Но что розе оставалось? Такая счастливая случайность, надо было воспользоваться. Вот она и внушила персонажу подняться на крыльцо и потянуть дверную ручку.

…

Акробат, вдруг смолкнув, начинает усердно глядеть себе под ноги. Персонаж сперва не верит, что можно узнать собачий след, потом предлагает: а ты крикни. – «Что?» – «Позови её. Людей мало, все уехали на работу. Хочешь – отойдём к пустырю... если стесняешься.» Он ухмыльнулся.

Отошли, акробат, оглядевшись, с кромки высоких блёклых трав и тумана несколько раз протяжно выкрикнул имя собаки в разные стороны; подождали. Тихо; в траве ни человека, ни ветра. Персонаж закурил, они пошли назад.

В конце переулка навстречу выскочила, прихрамывая, собака и застыла, поджав больную лапу. Тявкнула раз; присмотрелась; бросилась навстречу – лизать друга.

(Её не удостоили превращением. Просто посадили на цепь возле окраинных гаражей, куда никто лишний не заглядывает. Когда сторожа спрашивали, он отвечал: больно хищная. Бросается на всех. – А что ж сейчас молчит? – Это она, пока на цепи. Спусти – увидишь. ...Только уже никому не расскажешь. –

Собака умудрилась, хоть и поранившись, сбежать. Всё-таки сторож сильно предан бутылке.)

…

Первым делом акробат, оглядевшись, находит на ближайшем хоздворе кучу угля и вымазывает собаку до неузнаваемости.

Она сразу приводит людей в городской парк. У неё нюх на опасность, поэтому она сумела обегать весь город и не попасться; и довольно быстро обнаружила в парке одного из компании.

Собака обнюхивает основание деревянного столба, встав на задние лапы, заглядывает на его верхушку; возвращается к собачьим делам и, отметившись, рысит дальше. Акробат и персонаж наблюдают издалека.

Кота колдун превратил в скульптуру, благо тот очень похож на Баюна. Поставил в парке, в углу с детской площадкой, где много сказочных героев на столбиках разной высоты. Коту достался самый высокий, чтоб никто из детей, упаси Бог, не погладил кису. Ещё привяжется к ней; город-то южный – у детей бешеный темперамент, кто-то вполне может воспылать настолько, что явится спилить игрушку со столба, чтобы с ней больше не расставаться. А если ночь окажется лунная...

«Сейчас нельзя. Только ночью.» – «Тогда на ключи, езжай домой, не светись.» – «Погоди, сперва сходи за собакой, посмотри, куда она тянет. Я отсижусь здесь в уголку, а вы, если что найдёте, дайте знать.»

...

Ворон сидит в зоопарке. Казалось бы; но город невелик, и зоопарк не может позволить себе экзотических животных. Компенсирует бедность репертуара возможностью разглядеть каждого узника очень близко. У ворона, считай, удачный день, если его ни разу не ткнули сквозь решётку веточкой.

Персонаж посмотрел издали, пошёл за газировкой и на ходу вполголоса велел собаке: «приведи хозяина».

Через десять минут акробат был на месте; тоже не подошёл сразу, подождал, пока волна любопытствующих схлынула; быстро приник к сетке, запустив пальцы в ячейки, и обменялся с птицей парой слов на непонятном языке. Отпрянул и пошёл прочь, не оглядываясь, только на ходу кивнул собаке.

Она поскакала за ним, и персонаж, приметив направление, через минуту встал со скамьи возле серого автомата и тоже ушёл.

…

Шагал вдоль трамвайных рельсов, скучая, с лёгкой головной болью, и припоминал, что уже ходил здесь; на попавшихся круглых часах оказалось не такое и позднее время, он прикинул, куда мог деться акробат и управятся ли они сегодня до деловой встречи, на которую нельзя опоздать хотя бы потому, что люди заподозрят неладное; – тут слева его так дёрнули в подворотню, что чуть рукав не порвали. Акробат показал пальцем «тсс!» и махнул, увлекая за собой. Дворами они выскочили в кривой, безлюдный переулочек на холме; «вообще-то лучше было не светиться в зоопарке», – заметил персонаж; но тут акробат, оглядевшись, рысью пересёк полоску старого асфальта, и вот все трое стоят в очередном дворе. Подобии двора.

«У ворона глаз зоркий», – говорит акробат, поглаживая заткнутый в стену камень. В этом месте выкрошилось примерно полкирпича, стена уже настолько щербатая, что минерал, потускневший и повёрнутый наружу не эффектными кристаллами, а рубашкой, трудно увидеть. Персонаж быстро осматривает окрестность и замечает: «Здесь на него свет вряд ли когда падает.» – «На то и расчёт», – откликается акробат, достав из кармана железную скобу явно помоечного происхождения и ожесточённо расковыривая кирпичи вокруг минерала.

…

Персонаж даёт акробату ключи от квартиры, повторяет адрес, просит сидеть до его прихода тихо, света не зажигать и не откликаться на звонки – что телефонные, что дверные.

Идёт на свою встречу, здесь недалеко.

Это совещание, в его понимании – разъяснительная беседа с управой об архитектуре. Чего не хватает этому городу? С точки зрения властей – чего-нибудь большого и современного. Но, конечно, чтоб не портило вид! Ни в коем случае. Уместностью и понравился представленный гостем проект, но, как было сказано уже на конкурсе, здание надо сделать пограндиознее. Доработать. – Персонаж не возражает прямо; начинает ответ с описания окрестностей.

Этот город, сплошь из барокко и модерна, причём не выше пяти этажей, тем и хорош, что на удивление един в своей застройке; добавить в него нужно нечто подходящее не только по стилю, но и по размерам. Персонаж достаёт плёнки, кладёт на проектор: не поленился навести эту красоту, ещё когда тосковал в пыльном городе. Теперь дорисовал, и вот пригодилось. – Это прямо картины, сплошная поэзия-и-правда воображаемого дома среди реальных; разумеется, на конкурсе такое неуместно, а сейчас поможет переубедить гигантоманов.

Зам. градоначальника то и дело окидывал гостя холодно-пронзительным взором, и тот даже усмехнулся, укладывая плёнки назад в папку. Подумал: «колдун». Сейчас не задумывается, почему этот человек так испытующе посматривает на него, почему в нём чувствуется окончание необычайной истории; и его взгляды поверх, помимо остальных, адресуются персонажу, словно знакомому, и ко всем его фразам, обращённым к нему, в конце словно беззвучно добавляется: «ну-ну... молодой человек». На обратном пути, когда персонаж вышел уже и из лифта, и из дверей, когда пересекает усыпанную гравием площадку, к нему приходит догадка, и он внутренне застывает: если за ним из окна или вестибюля наблюдают те, с кем он только что расстался, он не должен себя ничем выдать.

Рассматривает всех встречных девушек, пока едет в трамвае и потом идёт от остановки на крутую горку, к архиву. Этому никто не удивится: молодой человек, да ещё приезжий.

...

Вечером акробат, меняя собаке повязку, объясняет: куклу спрятали хитрей всего. Собака её встречала, но точного места показать не может – значит, куклу не обездвижили. Пока брата никто не хватился, нет причин держать сестру взаперти. Она не знает, где тележка, потому что была поймана первой. Никто здесь ей не знаком, никто не поверил бы, если б она рассказала, что случилось; а уехать из города ей невозможно – город замкнут колдуном, место сворачивается, искажается, возвращая беглецов внутрь. –

Сложнее всего найти её, а время, между тем, поджимает. Тут им поможет минерал. Акробат говорит: главное – нести его незаметно; ты сумеешь. Кристалл поменяет цвет. Она помнит тебя, у неё хорошая память на лица; но ты ей на всякий случай покажи Кристалл так, чтоб никто другой не заметил. Не задерживайся, не говори с ней. Дальше она всё устроит.

Они намечают пару мест, куда она могла бы приходить на неделе. Но времени слишком мало. «Думай, думай, – говорит персонаж. – Она же хочет, чтобы мы её нашли. Как вы поступали в чужих городах, чтоб не потеряться?» Акробат молчит, заканчивая перевязку; потом вскакивает на стол прямо с корточек и становится там на руки: «Ты голова! Первое, о чём надо было подумать. А я идиот.» – Одним движением возвращается на пол и объясняет: в каждом городе своё, в этот мы давно не приезжали, но на юге по умолчанию – липа у Stadtbrunnen. (Как в северных – ратуша.)

«Мне показалось, что зам. градоначальника меня подозревает.» – «А! Ну это он из-за твоего упрямства. Ты же хочешь поменьше разрушить.» – «А он?» – «Гоняется тут за одним... Мы поздно узнали. Да, наверно, твой заместитель – тот самый.» – «Кто?» – «Кто нас рассеял. Тот гонялся за духом места; мы подвернулись не вовремя, он запаниковал и на всякий случай...» – «Зачем ему дух места?» – «Он убедился, что пока его не посадит на цепь, как собаку, или в клетку, как ворона, хозяином здесь не станет.» – «А застройка в чём виновата?» – «Знаешь... улица – строчка; район – абзац, город – текст.» – «Ясно.»

...

Позанимавшись часа три, персонаж уходит из архива с папкой, разбухшей от ксероксов, покупает по дороге два местных пирожка с вишней и скоро переходит на прогулочный шаг. Глазея и жуя, невзначай оказывается на скамеечке под лозой перед музеем; просто чудо, что там никто не сидел.

...Всё это время она шла от архива за персонажем, потому что у неё обеденный перерыв, и ей, как всем женщинам, нужно в магазин, чтобы вечером отправиться прямиком домой с набитой сумкой; чай попить можно в оставшиеся десять минут, всё равно с удобством в тесных старых комнатках не покушаешь. Кипятильники и то приходится прятать от пожарников. –

Одного они с акробатом не учли.

Девушка подошла, и персонаж не узнал её, только очень удивился – то ли такому фронтальному приближению вплотную, то ли молчанию и пристальному взгляду, то ли какой-то нарочитой внешности: русым волосам – быть может, слишком тёмным, но без намёка на каштановый оттенок, так что почти серым, – и глянцевым, как под непрозрачным лаком, радужкам. Или карандашному огрызку и клочку бумаги в её руках.

Да ведь здесь остановка! Тьфу, тугодум. – Персонаж поспешно встал с лавки, прочтя: «5-го давно нет?» Невольно вынул из кармана вторую руку с камнем и попытался было устроиться с запиской, не выпуская камня, но сунул назад в карман – девушка протянула обратной стороной сумочку из твёрдой, как дерево, кожи; записывая ответ, персонаж, не подняв ещё глаз, уже знал, что это за глухонемая.

Подошёл автобус, она уехала, оставив у него в руке клочок бумаги. В раздумьях повертел он записку в пальцах, чуть было не выбросил, но заметил на обороте адрес.

…

Ночью они добывают кота: «подсади,» – говорит акробат, персонаж берёт его на плечи, и тот, внимательно всмотревшись в загадочные, застывшие позу и черты, проводит ладонью по деревянному боку. Охватывает скульптуру, прижимается лицом, говорит: «Баюн, братец...» – и чувствует, как жёсткая древесина смягчается, как изнутри приходит тепло.

Персонаж, таращась исподлобья так, что даже больно, напрягшись, чтобы не шатнуться некстати, видит снизу, как условно намеченная густая шерсть делается всё подробней, а потом начинает искриться в лунном свете.

Кот на глазах уменьшается, делается шерстяным и пёстрым, меняет позу; вдруг поворачивает голову, и в глазах проскальзывает отблеск: сперва золотистый, потом ярко-голубой. Акробат, отстранившись, наблюдает и ликует, трясясь от беззвучного смеха.

«Киса, – говорит он шёпотом. – Зверь ты наш. Поехали.» Персонаж осторожно приседает до самой земли, чтобы акробату не пришлось, слезая, посадить когтистого кота ему на макушку.

Собака подходит, двигает хвостом вправо-влево, животные чинно обнюхиваются.

…

Потом они разделяются: акробат с собакой отправляется в зоопарк за вороном, а персонажа шлёт за девочкой-куклой. Тот спрашивает, справится ли один – она может не пойти, не увидев брата; но тот уверен, что Кристалла днём ей хватило, чтобы поверить чужому.

Трамвайный круг, кусты и с полдюжины тополей посередине. На всём лунный блеск. Является кукла, и он за несколько шагов, как просьбу, протягивает ей Кристалл.

Она сперва встаёт в колею и лишь потом кивает, чтобы он отдал ей камень; как она вернулась в свой настоящий облик, уследить было невозможно; объясняет ему: только посередине, между рельсами колдун меня не видит. Если бы он проснулся сейчас, то уже не смог бы сказать, где я, а если бы минутой раньше – видел бы, что я стою на круге и разговариваю с тобой. Нам надо уйти как можно дальше до четырёх утра, когда пустят трамваи.

Персонаж идёт рядом с рельсами, постоянно переводя взгляд – смотрит то по сторонам, то под ноги, то, коротко, на куклу, но всё это время чувствует знакомую красоту: как тушью нарисованные глаза, апельсиново-рыжие, неяркие волосы, кожу цвета луны. – Да она могла бы не прятаться, только повязать платок, и растворилась бы в ночной местности.

…

Хоздвор, уголь, акробат с неслышным смехом приподнимает один конец; персонаж, поняв, бросается ему помочь, они пускают гору угля скользить и сыпаться с незабываемым звуком, и вот перед ними самодвижущийся возок; акробат сдёргивает брезент, с него летит чёрная пыль.

– Уделали тебе брезент.

– Дождь смоет. Главное, не с обеих сторон.

3.

Колдун ничего теперь не может сделать: повозка за пределами его компетенции, это та самая тележка на просеке – серебряные спицы, предначертанный путь через лес; они садятся на неё и приглашают персонажа, и он охотно вскакивает, пристраивается, чтобы проводить их. По дороге они расскажут, что за охота шла в этом городе, когда они там появились.

…

Колдун привёл глухонемую в городской архив за руку, лично оформил библиографом; потом отвёз на трамвае на окраину, в домик с деревянным вторым этажом, и договорился с двумя старенькими сёстрами о квартплате.

Она не пыталась покинуть город, в отличие от акробата и собаки: кроме розы, никого не нашла и решила, что их рассеяли по свету. – Что это такое, они ещё разъяснят персонажу по дороге, времени хватит. А завтра дадут представление в ближайшем селе, чтобы прокормиться: запасов-то не осталось. Там как раз среда – базарный день.

...

У ворона трудности: он захватил с собой из зоопарка ворониху, но она желает жить в лесу на дубу, как полагается воронам, а не путешествовать в обозе цирка.

Следующим утром обнаруживается, что оба исчезли.

…

Персонаж, проводив их до села и задержавшись, чтобы посмотреть представление, возвращается в город колдуна. Не уверен, что сразу и легко уладит дело с зам. градоначальника, но знает, что мир наступит. В конце концов, хоть человек и вмешался, происшедшее было неизбежно: «zuvorbestimmt war's»; не колдуну было решать исход истории, а уж он-то, человек, посторонний, лишь выполнил скромную роль, назначенную ему более высокой инстанцией. (Той, что сотворила Тележку.)

Приступив к исполнению обязанностей, спеша наверстать упущенное, забывает о невыясненных отношениях; через три дня вспоминает, потому что назначен общий визит на стройплощадку. В девять утра они все уже там – архитектор, зам. градоначальника, главный градостроитель, в лёгком тумане собрались для экзаменовки подрядчика, тот запаздывает, и во время перекура на маленьком пятачке утоптанной и ничем не усеянной земли они смотрят друг на друга так, словно никакой Тележки с её населением не бывало.

Ещё через неделю персонаж, завершив труды праведные и позволив себе почувствовать усталость, бродит по музею в час малолюдья и обнаруживает своего странного противника неимоверно далеко. На полпути в глубокую и вольную, покойную перспективу очередного Каналетто, где даже солнечный свет на фасадах кажется старинным.

Из окна одного дома, словно ища кого-то на улице в этот жаркий час, в качестве исключения выглядывает крепкий старик с цепким взглядом, засученными рукавами и ретортой в левой руке.

А с нашей стороны канала простодушно и счастливо улыбается посетителю прачка с огромным тазом белья.

...

Через солидное время – к концу августа – пришло известие: ворон вернулся вместе с воронихой. Уговорил. Они вьют гнездо в дальнем углу тележки, приходится прикладывать большие усилия, чтобы ворониха не нападала на всех подряд, особенно на кота, следуя инстинкту.

Кто знает, приживётся она или нет? Выведут птенцов, вырастят их, а там она, возможно, сочтёт такую жизнь слишком неестественной и обременительной и улетит искать нового мужа. Ничего не известно. Надо ждать. –

Персонаж улыбнулся, складывая письмо.

…

Завершив работу в южном городе, он едет в следующее место назначения с радостью не только от архитектурной удачи, но и от предстоящей встречи: когда приедет, компания уже будет там.

Настаёт сентябрь.

В паузе перед следующей работой он делит время между музеями, архивами и своими друзьями. Они теперь называют его другом; роза больше не отклоняется от него.

Они гуляют по широченному регулярному парку; они заходят во дворец, обходят все этажи экспозиции, персонаж объясняет; животные сидят снаружи, караулят розу, которая здесь смотрится совершенно естественно; только девочка-кукла на каждом новом этаже непременно выглядывает наружу из высоких окон, чтобы проверить, как они там внизу.

...

Сестра акробата раскладывает карты, а снаружи дождь; ворон с воронихой о чём-то тихо беседуют на жёрдочке в углу под самым брезентом – то перекаркнутся, то ворохнутся, то ущипнут один другого за шею; над жаровней закипает чайник; персонаж глядит на белые руки, зелёные раструбы рукавов, на волны розово-рыжих волос, ловит взгляд, совершенно чёрный, когда тот поднимается от карт. На тележку вскакивает Баюн, сильно встряхнувшись, и с порога начинает одержимо вылизываться. Акробат не смотрит на гаданье; накрылся пледом, играет на совиной дудочке, откинувшись на плотную толстую подушку, без спешки, подробно выдувает свои мечты; смотрит в брезент, а видит явно далёкий берег.

Даже если персонаж сейчас себя спрашивает, увидит ли его когда-нибудь тоже, он об этом не скажет никому.

(Он должен стремиться, тянуться, это неизменный фон: мечта – быть мужем куклы и братом акробата. Быть с ними везде, не расставаться; обрести некое назначение внутри их компании. Но на то она и не твоя, например, а их жизнь, чтоб тебе в ней нечего было делать; разве что сидеть так, глядя на гаданье, в ожидании чая. –

И всё-таки он хочет, как я хочу однажды толкнуть створки.

Хотя бы попробовать.)

...

Всё-таки они говорят мало; из случайной обмолвки акробата персонаж сумел вывести, что компания существует около тысячи лет, за это время люди её всё убивали, убивали, а она всё воскресала – на то ей дана Тележка; воскресение не отменяет ни боли, ни зла. Конечно, они успели выучить, что с людьми связываться не нужно: а то неизбежная история повторится раньше, чем могла бы. Конечно. – Он теперь понимает.

...

В октябре приходит время приняться за новый заказ, а компания собирается в путь: опять поедут на юг, и так уж задержались до невозможности, медля расстаться с персонажем. Вечером за чаем показывают ему на карте свой маршрут: «...Видишь, а отсюда в апреле вернёмся прямо в тот город. Ты ведь ещё будешь там?» – «Конкурс в начале июня», – отвечает персонаж. «Так не грусти, весной опять встретимся!» – весело восклицает девочка-кукла.

Персонаж на миг приподнимает уголки губ, смотрит наружу в квадрат под откинутым брезентом: картина. Больше выходящей из-под нас дороги с мокрой, неровного цвета травой, забитой розовато-охряными листьями. За леском впереди будут поля; и вдали пойдут вставать над ними, тут и там, подспудно рдеющие толпы многоруких немых скульптур, будут отделяться от горизонта, приближаться и наискось отступать; и дальше где-то, потом откроется большая река, а за ней то тесный город на горке, то просторные террасы и дворец курфюрста... Страна бесконечна. –

Следующим утром персонаж просыпается от мысли, что как раз сейчас они выезжают за городскую заставу.

Через день выпадет первый снег.

…

Наступает январь, работа персонажа завершена, он сходит с поезда в городе, где впервые встретил циркачей; плевать, что это пыльное место действует на нервы – больше почти не действует, потому что персонаж во всём, кроме людей, видит здесь следы своего счастья – напоминание о нём, так или иначе.

Снег здесь сверкает, как брильянтовый. Может, это от погоды, место ни при чём. Пруд замёрз, и на нём теперь не протолкнуться: народ катается. Персонаж на выходных приходит туда, потому что разноцветное веселье напоминает ему представления друзей.

На исходе месяца думает: зачем ждать? Карта есть. –

Он уехал, отказавшись от участия в предстоявшем конкурсе, и больше здесь не видали ни его, ни компании.