Этаж

О вещая душа моя,

О сердце, полное тревоги,

О как ты бьёшься на пороге

Как бы двойного бытия –

А дворник с чёрными усами

Стоит опять под воротами

И чешет грязными руками

Под грязной шапкой свой затылок,

И в окна слышен крик весёлый,

И топот ног, и звон бутылок.

Душа ехала в автобусе, пришёл контроль. Душа болтала ногами, не особо заботясь, потому что всегда покупала билет и держала его в руке до своей остановки; автобус катился среди долины ровныя, лес лишь моментами возникал на горизонте. Круговое движение равнины за окном, лёгкий бег автобуса, билет в кулаке – обычный летний день, чуть пасмурный, просторный.

Женщина лет за сорок сидела позади, душа видела её, когда входила – так, в панамистой шляпе, похожей на подвядший цветок, с плетёной сумкой, из которой уже кое-где торчали обтрёпанные хвостики. Контролёр обнаружил, что у женщины нет билета. Как удалось ей отговориться? Вряд ли словами, подумала душа: скорей, всем видом.

Когда контролёр вышел, женщина тихо сказала душе, испытывая потребность оправдаться: если бы у меня был паспорт, я бы ему обязательно показала, но я потеряла паспорт и теперь ума не приложу...

Душа живо ей возразила: но паспорт можно восстановить. Чем скорее, тем лучше. Ничего здесь нет сверхъестественного. Я сама знаю таких, кто терял и восстанавливал, даже не так дорого им обошлось, а ещё таких, кто нарочно терял, чтобы изменить что-нибудь, например, национальность.

Так, беседуя, они слезли с автобуса и пошли через травы пустыря к домам. Женщина показала: вон мой дом. Совсем давно не подновлялся.
Они зашли через деревянные створки с подобием навесного замка, внутри в этой части квартиры было мало света, душа увидела обстановку точь-в-точь подстать самой женщине – эти вещи когда-то были ничего себе, не шик, но и не дрянь, скромные и милые, теперь все поизносились; душа спросила: запереть входную дверь? – ибо так (условно) определила статус деревянных створок, слишком маленьких, чтобы их можно было назвать воротами, но, как ворота, составленных из досок ёлочкой и скрепленных по горизонтали и вертикали длинными рейками.

Женщина кивнула и показала на диван, один из двух одинаковых, кремовых и, увы, уже заляпанных: перевёрнут. Вышел из строя. Это был любимый диван кошек. –

Душа не спросила, куда делись кошки: ясно, куда. Как всё здесь, в прошлое. Здесь потихоньку выходят в тираж все – и живые, и неодушевлённые – обитатели. Кошки сменились и выселились, примерно так.

Душа осталась пить чай, разглядывать стены и слушать о прошлом, потом было уже поздно, и женщина выделила ей одну из старых кушеток, чтобы переночевать; ночь прошла быстро, словно одна минута, душе не приснилось ничего.

Вот утро, душа поворачивается и видит, что кушетка стоит как будто на горе: над головой небо, слабая облачность, впереди город без края, сколько хватит глаз одна ершистая, разнородная застройка; тут приходит женщина: оказывается, за ночь её первый этаж стал десятым.

Судя по виду внизу, даже если это десятый этаж, то дом вдобавок стоит на высоком месте.

Женщина думает, что душе придётся остаться здесь жить, как ей самой, потому что на первом-то этаже были двери, пусть захудалые, а здесь на их месте вот эта полукрыша, полулоджия. Когда дом вырос, отсутствовавшая на исконно первом этаже лестница почему-то не развилась. Спуститься вниз, покинуть дом невозможно.

Но душа встала с кушетки, поглядела на город впереди и сказала:

Прощай, мой Автор. Я знаю, что не бессмертна. Поэтому прощай. Ты знаешь: здесь я не останусь. –

И ступила за край.