Путешествие Персонажа

Первый день

Отпуск.

В морской воде пролетает Скат; на корабле счастливый Персонаж глядит в прозрачную глубину, где скользит силуэт, похожий на ожившую тень.
Тихий Корабль плавает по морю и что ни день причаливает к живописным берегам, люди сходят на сушу поразвлечься в маленьких уютных городах и посидеть на траве; публика мирная, в основном семьи с детьми. Обстановка самая доверительная, пассажиров немного, все друг друга знают, расслабились... Лениво пользуются солнышком, морем, кораблём; отдых полный, совершенный. Дети ликуют в бассейне, брызгаются и кидаются игрушками. Рядом их мамаши в щегольских купальниках болтают друг с другом. Мужчины режутся в карты в пределах их видимости; на столике стаканы, красное вино. Старички, достойная пара, прогуливаются после завтрака, обсуждая город, к которому сегодня причалит Корабль; остановились у борта, разбираются в путеводителе (“а мои очки остались в каюте”); мимо проходят какие-то люди из обслуги, вполголоса споря о своём: “Ты вчера и забыла повесить на доску...” – “Что ты городишь! ты ж брал ключ уже после меня, когда я закончила уборку”. На верхней палубе, в стороне и выше, Немая (одинокая девица в непроницаемых чёрных очках) с видом сфинкса вытянулась на шезлонге, наклоненном точно под прямым углом к солнцу.

У противоположного борта, в тени курят и беседуют двое, лениво, с паузами: Персонаж и Друг. Окончание фразы: “...у дирижёра пульт подломился, а тебе не те ноты поставили.” – “Да.” – Они посмеиваются, но как-то неохотно, оба. Некая вялость отравила беседу; как от непрестанной, хотя несильной, зубной боли. “Чем займёшься?... Пойдёшь играть в теннис?” – спрашивает Персонаж, глядя на Друга с улыбкой; тот кивает: “А ты в шахматы”. Странный тон: почти упрёк. Персонаж готов ответить, но справа в отдалении появляется Жена, машет Другу; тот гасит сигарету и уходит.

Персонаж, поглядев ему вслед, отправляется играть в шахматы с “юными дарованиями” – весёлыми очкатыми подростками, которых наградили путешествием за победу на какой-то сверхсложной математической олимпиаде; вот уж кто не способен оценить Корабль! Не в коня корм. Вон они, сидят на солнце за двумя пластмассовыми столиками, синим и красным, умничают, нелепо острят и смеются (на верхней палубе, недалеко от Немой).

В пустоте у безлюдного теневого борта становится слышна вялая перебранка: монолог с отдельными вкраплениями возражений. Если заглянуть в каюту, откуда она доносится – надо пройти чуть дальше от места, где стояли двое, в сторону, откуда появилась жена Друга –, то увидишь Писателя, который нудно, вяло и привычно упрекает супругу, накрашенную даму (она кажется несколько моложе него, но тоже не первой свежести, потому что годы принесли ей дряблость): из-за неё он забыл дома свою начатую рукопись. Своё эссе. Теперь он потеряет столько дней. – В сущности, она права, следил бы он сам за своими вещами; но её возражения совсем не этого рода, они вздорны, да и он не слушает: в мыслях встаёт чёрная машинка среди бумаг, у окна с полузадернутой занавеской; из машинки торчит недопечатанный лист. Ну конечно. Как можно было так закрутиться: даже не сложить бумаги в папку. Всё из-за неё! как она упивается хаосом, это для неё ведь полный кайф – разрыть все шкафы, всё отовсюду вывалить и сновать из комнаты в комнату со списком в одной руке, с телефоном в другой, спотыкаясь о кучи хлама и объясняя подруге, что она “с ума сойдёт” от этих сборов. Так вот сходить для неё высшее удовольствие.

Писатель: задёрганный супругою, вечнокурящий, неопрятного вида из-за нечистой седины или недостаточной подстриженности, а может, из-за морщин или жёлтых длинных зубов, пятидесятилетний литературный деятель – ноет из-за своего эссе, но ещё больше оттого, что оно ему давно сидит в печёнках. Он ненавидит его пережёвывать, но выплюнуть сможет только, когда оно, наконец, сложится удовлетворительным образом. И он ноет с тоски.

За окошком хрупкие линии бортового ограждения и пустое море. Совершенная ясность неба.

Друг и Жена играют в настольный теннис: море такое спокойное, что качка почти незаметна.

Пока можно рассмотреть оставшихся пассажиров. Две более-менее молодые пары с детьми – партнёры Друга и Жены по теннису. Психиатр и его Богатая Пациентка в инвалидной коляске, с длинным жемчужным ожерельем: она глядит на всех, словно увидела крайнюю нелепость, разговаривает только с Психиатром и только по-французски. Но с ней, конечно, все здороваются; и вот тут – какой простор для приложения подросткового юмора! Можно выскочить внезапно сзади и на бегу крикнуть в самое ухо “доброе утро!!!”, а можно на ломаном французском бесконечно выяснять, хорошо ли она спала сегодня (так поступает самый маленький, худенький и очкатый из гениев) – зависит от темперамента. Кроме того, на борту имеются: Жирная Мадам, её усатый муж и крепенький, серьёзный семилетний сын.

Друг и Жена отправляются на обед и по пути бросают взгляд на Персонажа, который не замечает времени, увлечённый не столько шахматами, сколько азартом выигрыша и проигрыша. Они на мгновение остановились: позвать его, что ли?... Он всё ещё в компании мальчишек, не питающих к нему никакого пиетета – они успели забыть, что он “дядя” на дюжину лет старше, потому что сам он явно хронически не помнит своего возраста. Сейчас его как раз обыграли, он рассмеялся от неожиданности; мальчишки в восторге присоединяются, победитель вскочил и вопит. – Обрывок разговора: “ведёт себя, как...” (Друг пожимает плечами вместо последнего слова) – ответ с усмешкой: “...почему же “как”!”

За обедом Жирная Мадам в великолепном настроении, треплется так, что непонятно, когда успевает жевать и глотать; её муж молчит, как всегда, но и у него довольная физиономия. А их чаду ни до кого: он кушает! Главное счастье в жизни. За другим столиком Писатель с Женой: он скис (выпустил весь заряд и совершенно приравнялся к сдутому шарику); она, торжествуя, вытирает об него ноги. Фигурально, разумеется. Весёлый, довольный Персонаж приходит занять своё место за столиком Друга и Жены. Они уже съели салат; ему бы надо догонять их, но по дороге он успевает ещё рассказывать что-то забавное – они то и дело смеются. Доели; смеясь, встают и уходят. Персонаж остаётся один; какое-то время задумчиво глядит в суп, как в озеро, с остатками улыбки на лице. Не замечает, как Ребёнок машет ему лапкой с отцовского плеча.

Сиеста. Персонаж в каюте, за столиком возле иллюминатора читает партитуру; и там, где после диссонирующего аккорда автор поставил большую общую паузу с подковкой, поднимает взгляд. Слушающая статика.

Море и далёкий солнечный берег в иллюминаторе.

Наступает вечер. Сначала, пока пассажиры понемногу собираются перед баром, кажется, что вместе с жарой исчезли поводы к раздражению. Но Друг заговорил о своей любимой подводной охоте; Персонаж замыкается. Видно, что терпит воодушевление Друга: не согласен. Пережидает. Друг заново испытывает тогдашний азарт; кажется, гарпун так и остался у него в руках, он вот-вот оттолкнётся от палубы и поплывёт вдогонку промелькнувшей под водой тени. – Тут Жена подошла со стаканчиками, пирожными и т. п.; осведомляется, о чём это они. Снисходительно облокачивается на плечо Персонажа (красивые пальцы, тёмно-красный лак): “Ты ж у нас святой Иероним”. Смотрит на Друга, который, наконец, умолкает, приникнув к соломинке.

В наступившей паузе Жена обращается к Ребёнку, который никак не справится с игрушечным ружьём, и показывает, как надо его держать, когда стреляешь – очень выразительно. Опять возникает маленькое молчание; но находится тема: Жена и Друг обсуждают осанку Ребёнка (искривление позвоночника), ему надо вытягиваться, поэтому Друг, наблюдая, как тот играет, то и дело кричит ему условленный пароль, и тот делает “на караул” – стоит пряменько, словно солдатик в кукольном театре. И доволен. Но через пару секунд, конечно, снова плюхается на пол, дерётся с детьми за большую, общую надувную игрушку. Они тянут её в разные стороны. Взрослые мало-помалу бросают свои игры и разговоры, вот уже все смотрят на баталию; раздаются комментарии, взрывы смеха.

Меж тем смеркается, синие чернила густеют в воздухе. Персонаж встал и уходит.

Исчезает, не обратив на себя внимания; так тень с течением времени соскальзывает со стены.

Служитель зажигает фонарики.

...Вечером, когда детей уже отправили спать и затеяли танцы, на палубе появляются высокий светловолосый Капитан с лошадиной челюстью и его чернявый весёлый Помощник, а за стойкой – Бармен (плотный, крупный, усатый мужик). Капитан любит танцы; беззаботно развлекается, будто сам отпускник. Делает комплименты дамам и поддерживает светскую беседу с их мужьями, храня мягко-насмешливую, светлую, неяркую улыбку. Со всеми успевает перекинуться парой слов.

Второй день

Утро; первые пассажиры перед завтраком столпились на передней палубе; подходят новые, обсуждают. В бассейне почти не видно воды: сплошной плёнкой плавают разорванные игрушки. Служитель бегом, с палкой и сетью кидается убрать мерзость; его сухощавая фигура с этим оснащением напоминает мумию или тень древнего гладиатора. Трупики игрушек не должны напугать детей. Пассажиры медлят разойтись. Покой уничтожен; возникают версии. Люди судачат за завтраком.

Друг и Персонаж, поев, поспешили вернуться; стоят рядом около бассейна и смотрят в загадочный зыбкий квадрат, который сегодня так всех озадачил. Преподнёс сюрприз. Жена подходит, присоединяется к их общему взгляду. Какое-то время неподвижные лица подобны букету на подоконнике: цветы дружно уставились в окно, привлечённые большим светом.

Потом сзади, с разбегу, в воду плюхается один хулиганистый гений, за ним бежит второй, третий, и вот загадка раздробилась, расплескалась. Служитель возникает рядом, качает головой, призывает юных математиков к благоразумию: всё-таки бассейн не для этого.

Днём Друг с Женою играют в настольный теннис. Оставленный на коленях у Персонажа Ребёнок рассматривает картинки в глянцевом туристическом проспекте, Персонаж вполголоса объясняет одно и другое. Когда они доходят до Ската, малыш тыкает в него пальцем и оборачивается, довольный; взрослый и дитя сияют, глядя на картинку; молчание и улыбка плывут в мерцании мелких волн, когда подходят родители с ракетками. Жена объясняет, что это страшный электрический зверь, и уводит Ребёнка баю.

Друг смеётся: “Опять за своё?...” Упрекает Персонажа в ненормальной приверженности зверью. “Не надоело быть принцессой – заступницей чудовищ?” Жена, возвратившись, переводит беседу в рациональное русло: ведь это и правда инфантилизм. Мы же едим мясо: человек так устроен. Что ж, по-твоему, и мух не бить?... А скаты, между прочим, опасны. Ты бы рассуждал иначе, если бы какой-нибудь из этих подводных уродов напал на твоего ребёнка или хоть напугал его.

Помолчав, Персонаж напоминает знаменитую историю из общего детства, когда Друг уревелся из-за обезглавленной курицы; на что получает смех и заверения, что у нормальных людей такие причуды проходят, когда они взрослеют (что означает: выучиваются на что-нибудь доходное, женятся и заводят детей). Ну, правда, эти – они-то вечно инфантильны, пожизненно, как сказал профессор N** – помнишь старика (общий дальний родственник из детства, главный психиатр местного масштаба)?

“И его, и бедную синьору Камиллу.”

Персонаж встаёт из-за столика, раз они принялись его доставать. В открывшейся перспективе за отодвинутым стулом из красной пластмассы возникают тонкая линия заграждения, пустое море и пустое ясное небо. Синева над синевой; глядятся друг в друга. Два океана, оба хранят один цвет, каждый по-своему.

Жена не из детства, она ничего не знает про супругу психиатра и спрашивает, почему бедную. Друг бросает небрежно: “свихнулась”.

Отвергнутый Персонаж забавляет старичков – играет с ними в лото и травит безобидные анекдоты. А они и рады приютить его под своим зонтиком, для компании.

Снаружи слепит солнце, в каютах свежий сумрак; Ребёнок спит, его родители отдыхают. Жена раскладывает пасьянс, Друг прикорнул на полчасика... Перед ним мелькает сон: как помрачение, можно подумать, перегрелся. В ещё открытых глазах то и дело темнеет. Вдруг раздаётся тихий треск лопнувшего сосуда, и становятся видны фигуры, которые Друг различает лишь потому, что они шевелятся. Пока видимость так себе: едва разберёшь, что будто люди кучкой движутся по тесным коридорам, а смотрящий хочет спрятаться, чтобы не столкнуться с маленькой процессией; у него колотится сердце.

Друг резко садится на кровати, трёт виски; ничего не сказав, выходит. Жена, сидевшая напротив, поднимает на него взгляд, карта на секунду застыла в руке, – но тут же возвращается к своему неторопливому занятию.

На закате Друг приносит на палубу мяч. Пассажиры помоложе охотно поднимаются из-за столиков, расчищают пространство и становятся в круг; Жена подзадоривает Персонажа, который лучше остался бы на своём месте; он нехотя присоединяется. Пляжная версия волейбола. Сперва всё как обычно; подающий каждый раз меняется; через некоторое время Персонаж замечает, что остался без дела: ему больше не бросают мяч. Поглядев пару секунд, удостоверивается и уходит. Покидает круг. Сзади слышен смех, оклик, мяч, настигнув, выскакивает сбоку; Персонаж рефлекторно отбивает его. Мяч скачет обратно.

Третий день

Утро: ничего. Кошмар не состоялся. Пришедший первым Служитель окидывает взглядом бассейн и констатирует, что всё опять в порядке; хотя вид у него не то чтобы беззаботный.

Всеобщее расслабление.

Когда начинает припекать, пассажиры перестают глазеть на берег, разбредаются кто куда отдохнуть в тени. Персонаж сегодня рано ушёл к себе в каюту. Когда входит и садится, то как будто посреди яркого дня свет гаснет на стене, потому что на солнце наплыла туча. Как будто он устал: вдруг и без причины. Сел за столик у окна, откинулся на подушку и застыл, словно уходит от нас всё дальше по неимоверно длинному и прямому коридору... В иллюминаторе небеса, берег вдали; на горах бисерные пёстрые подробности. Его мысль: эти же горы, только приближенные, увеличенные. Безлюдные вершины огромных Приморских Альп.

Партитура раскрыта на столе, но сегодня он туда не заглянет.

Снаружи на палубе всё меньше людей. Солнце раскаляется. Пустая площадка перед бассейном. Плавают игрушки. В воде ещё плещутся два-три малыша, все дошкольного возраста.

Вдруг является чёрное, большое, поглощающее свет. Детский рёв. Заболтавшиеся мамаши бросаются на помощь: они стояли у борта, глядя на берег; это Жена с двумя знакомыми, одна из них – Жирная Мадам. Друг прибегает первым на их крик. Жена тем временем утешает своего малыша; тут влетает Служитель с фирменным оружием – шестом, на конце которого гвоздь. Начинает собираться публика.

Персонаж явился последним, не подходит близко, перед ним постоянно кто-то мелькает; он глядит, как будто застал здесь итог своих невесёлых размышлений – что-то понял и тихо удивился.

...Стихийное собрание пассажиров перебирает все версии вплоть до оборотня; эта идея вызывает вспышку интереса, хотя некоторые тут же принимаются её со вкусом высмеивать. Персонаж сидит позади всех, ничего не говорит и больше смотрит, чем слушает; скоро уходит, пока выступает очередной оратор. Этот, как и предыдущие, не допускает мысли, что может быть виноват кто-то из пассажиров: они так хорошо знакомы теперь, после недели плавания, абсурдно подозревать кого-то из этих достойных, порядочных, милых людей... – Но скоро обед. Избрав делегацию для беседы с Капитаном, они расходятся кто куда. Тут слышится пара ворчливых замечаний: внутрисемейные обсуждения оказываются менее умилительными. Один и другой припоминают третьему или четвёртому его мелкие грешки, недостаточную воспитанность, чудачества. – Всерьёз, однако, никто себе действительно не может представить, что оборотень среди них.

Покинув собрание, Друг и Жена перед обедом ведут Ребёнка в туалет; по дороге к входной двери коридора заворачивают за угол, им открывается картинка: юные дарования инсценируют собственные версии. Один усадил Персонажа посередине на пол – это подводная лодка какой-нибудь пиратской страны, а самого крупного из товарищей поместил в двух шагах от него – это Корабль; сам же изображает водолаза-разведчика. Но тут очкатый малыш возникает: а зачем тогда было игрушки портить? Нет уж; ну-ка смотрите, как было. – И распространяется про акулу-людоеда и неизвестное науке животное.

Акулу, конечно, тоже должен представлять Персонаж, как самый большой; он не протестует, весело и охотно превращается, во что они пожелают.

В это время делегация почти врывается к Капитану и начинает разбираться довольно агрессивно: пассажиры считают, что он в ответе за происходящее на его судне и что виноват кто-то из экипажа; требуют срочно вызвать на борт полицию. Капитан отвечает на их эмоции вежливой улыбкой: случайных людей среди его подчиненных нет, все плавают с ним достаточно долго и аккуратно сдают на берегу все положенные анализы, а также проверяются у психоневролога; зато пассажиров он себе не выбирает и справок от них не требует. Что же касается полиции, то он обеими руками “за” – уже, кстати, вызвал.

Выиграв битву и с учтивостью выпроводив пассажиров, Капитан связывается с берегом и договаривается, когда и где завтра примет на борт Следователя.

Сплочение пассажиров: все шарманки замолкли. Супруга и Писатель сидят рядом, с кроткой симпатией глядя друг на друга, и дрянные их, болтливые языки отдыхают. Муж Жирной Мадам, наоборот, сегодня впервые заговорил, пусть вполголоса: соизволил вынуть изо рта трубку, чтобы занять сына, не отпускать ни на шаг. Что-то степенно ему рассказывает, хотя на лице, как всегда, ноль эмоций.

Друг и Жена тоже смягчились, приветливо окликают Персонажа, зовут присоединиться, и он рад. Проведут остаток дня вместе. Пассажиры сбились в кучку, их скопление похоже на маленькое гетто или лагерь беженцев – пока только на карнавал, безопасное переодевание. Жена и громогласная Жирная Мадам организуют для детей общую игру, чтоб они не разбегались. Персонажа, Друга и мужа Жирной Мадам отправляют к Бармену за перекусом, они в несколько приёмов приносят еду взрослым и детям. Время проходит весело: пока ведь “коммуна” никому не успела наскучить. Друг, Жена и Персонаж очаровательны: им как-то легко на душе.

Но подходит вечер; непоседливые мальчишки-математики желают полюбоваться закатом за своим любимым шахматным столиком на верхней палубе, а заодно и сыграть партию-другую. Зовут Персонажа.

Вот упорхнули; он, отнёсши свою порцию грязной посуды в бар, торопится за ними. Когда старательно протирает руки салфеткой, чтобы не заляпать шахматы, с таким специфически своим видом неумолимого педанта, Друг произносит, улыбнувшись: “Опять к мальчишкам?”

Персонаж рассеянно кивает и уходит. Через несколько шагов оглядывается; но там только тёмные фигуры. Солнце делает из них силуэты волшебного фонаря. Небольшой вопрос проскальзывает в выражении Персонажа, но он тут же отправляется дальше. Некогда: надо скорей наверх.
Когда он поднимается туда, то уже с лесенки видит привычную картину: сопливых интеллектуалов в вечной возне на переднем плане, неподвижную Немую – на заднем. Только сейчас вечер, поэтому она в тёмно-синем платье, и вся “живая картина” повернулась по оси восток-запад, словно отразилась в зеркале.

По мере приближения сумерек Другу становится не по себе. Вдруг перед ним вспархивает и копошится давешний Сон, пятнами на фоне закатного свечения. Чёрные фигуры вплывают грозной облачной грядой в поле зрения и тянутся в ровном темпе, дефилируют мимо, не уходя, словно бегут на месте. – Друг отворачивается и смотрит в противоположную сторону, остужает взгляд в глубокой меланхоличной синеве.

Четвёртый день

Чем свет опять что-то выскользнуло за борт; Служитель не зевал, в два прыжка очутился у бассейна, тыкает палкой со штырём – – выуживает шкурку ската.

Капитан является почти бегом, бросает взгляд на разноцветные ошмётки в бассейне и меняется в лице. Приказывает Служителю собрать всё в мешок, запереть в подсобке, а ключ отдать ему. Тут же уходит, пока к нему не успели пристать интервьюеры.

Писатель присутствует при этом и забывает отвечать супруге: у него без малого челюсть не отвисла; глядит, не отрываясь, и потом вдруг, невпопад ляпнув что-то, лишь бы отвязаться, бросается к Бармену, просит ручку и какую-нибудь бумажку. На обороте испорченной накладной пишет, как одержимый; супруга, наконец, находит его здесь, но он уже торопится в каюту, вместо ответа на её приставания бросает Бармену “одолжите ручку на пару дней!!” и почти бегом смывается.

В каюте она вторично его настигает: забывая курить, он строчит себе на чём попало; приглядевшись, супруга не произносит ни слова, вздохнув, берёт полотенце и шляпу, уходит загорать.

В его мыслях опять висит в полутени чёрная пишущая машинка с неоконченным текстом, но образ гаснет. – Вдруг решается, берёт новый лист и на нём крупно, торопливо пишет заголовок: “Эстетика Вопроса”.

Причаливают. Следователь восходит на борт.

Его карандаши, отчёты, папки. Капитан видит всё это, когда заглядывает узнать, хорошо ли расположился Следователь во временно выделенной ему для генерального допроса кают-компании; застаёт его за очинкой карандаша; вздыхает, опять же, но делает своё дело – комментирует пассажиров по списку, составленному для полиции. А чернявый плотный помощник не так лоялен: только что не крутит пальцем у виска. Никакого респекта. – Следователь совершенно не реагирует.

Помещение действительно великолепное: панорама в окнах, отделка – настоящий офис, разве что часы с блестящими металлическими стрелками великоваты и через некоторое время, когда смотришь на них, создают дискомфорт сродни тому, какой испытываешь вблизи дирижабля или воздушного шара. Они такие же лаконичные, качественные, лысые и ничьи, как всё остальное, только чуточку великоваты.

Следователь восседает за столом, как монарх на троне. Двое здоровенных, накачанных полицейских стерегут его по обе стороны. Третий, добродушный молодой тюфяк, устроился привратником у входа. Четвёртый, среднего роста, сухощавый, очень респектабельный (“секретарь”, специально предназначенный для таких поручений), послан упорядочить очередь: по списку объявляет собравшимся пассажирам, кому на сколько назначено.

Начинается первый опрос. Пассажиры несут околесицу. Юные дарования в ажиотаже: вот это да! Триллер! В ход идут и Лохнесское чудовище, и Бермудский треугольник. – Следователь делает строгое лицо и быстро спроваживает их.

Непосредственные свидетели, Друг с Женой и Мадам, видели, но что-то и мельком.

Жена видела взбаламученную воду и своего ребёнка; лишь краем глаза, может быть, уловила чёрное пятно; Друг: “что-то большое, тёмное, бесформенное” скользнуло за борт.

Они привели с собой Ребёнка, заметно боятся за него; не пожелали оставить его без присмотра, и теперь он истязает Следователя, методично расправляясь с его ненаглядными канцелярскими принадлежностями на столе, пока родители беседуют с дядей о серьёзном.

Вкатывается Жирная Мадам: вот от кого никакого толку. Её описание взято из фильма ужасов или бульварного детектива; ясно, что всей этой чуши она видеть не могла. Сколько эмоций! Кажется, сюда ворвалось дымящееся пушечное ядро, и холодный простор кают-компании вот-вот займётся пламенем. Не отрываясь от этого потока (он никогда не ослабляет внимания), Следователь высылает четвёртого полицейского за двери – расставить стулья для вынужденных ждать. Там, действительно, уже скопилась очередь.

На заднем плане возникает Капитан с мягкой усмешкой на длинном худом лице и вздыхает украдкой, постояв пару секунд; в его взгляде задумчивое, незлобивое сожаление: что ж ты, братец, как сточная канава! этак ты и в два дня не управишься; задавал бы лучше вопросы, чем позволять каждому дураку в себя помои сливать. – И насмешка растворяется в сиянии безмятежной, ласковой снисходительности, в его легкомысленных, светлых глазах. Тут щёлкает стрелка на огромных часах, блеснув металлом; Капитан исчезает так же бесшумно, как появился. [Олень на поляне.]

...Старички напуганы; от них веет чуткой тишиной, ожиданием полдневного призрака. Он уверен, что всё дело в здешних водах, причём после его монолога так и не проясняется, почему конкретно; рассказывает, как воевал в них, сколько здесь, уже после войны, оставалось мин, на дне – неразорвавшихся торпед, уткнувшихся в песок; разрушенные города на берегу тихо проплывают в памяти, союзническая субмарина проходит среди рыб и донной растительности, над нею в расплывчатом свете колышутся зловещие тени мин... тенью же пролетает Скат. – Она: ведь всё потому, что снесена чудотворная часовня над святым источником; ох уж этот прогресс, эта цивилизация, они не понимают; она видит часовню на выступающей в море низкой скале, потом то же место, но выступ бесследно исчез, площадку, над которой он нависал, оккупировал док. Блеск воды, белый и маслянисто-чёрный цвета, загорелые чумазые рабочие снуют по пришвартованным лодкам, которые, покачиваясь на мелких волнах, словно говорят: “вот так так”. – Старушка качает головой: ничего доброго из этого не могло выйти; и подумайте, как раз в тот день мы должны были подплыть к городу, где снесли часовню. – Удивительно: старик не возражает ей, хотя по ходу её рассуждений кроил скептические рожицы; теперь же просто берет её за руку, ободряя.

Входит Немая. Следователь предлагает ей дать показания письменно, прямо здесь, на месте – пододвигает два листа бумаги и ручку; сам встаёт и прогуливается на просторе, пуская дым. Она берёт ручку и быстро, крупными буквами что-то пишет, очень коротко. Когда он бросает на неё следующий взгляд, она уже протягивает листок. Следователь берёт и читает: “Зачем портить здоровье и грешить против вежливости?” Без комментариев давит сигарету в пепельнице.

Отпускает свою команду обедать и обращает всё внимание к гостье. Кажется, установилось взаимопонимание; своеобразное и без слов, конечно.

Следователь берёт из пачки в верхнем ящике побольше бумаги, ставит своё кресло рядом и следит за письменными показаниями.

...Немая, как изваяние, сидит за столом Следователя; он опять в путешествии по салону. Листы бумаги в руке. Серебристый, из-за отделки стен, свет. Лаконичные очертания Немой; её стриженая голова. Её покой.

Она совершенна в своём продолженном без ограничений молчании: безмолвствует, не движется, не нуждается в этом –

свободна –

Следователь, дочитав, останавливается и глядит на неё другим, проснувшимся взглядом.

...Вот и Персонаж. При его появлении Следователь переложил что-то на столе, встал, поглядел пристально на гостя, потом на часы; да, поздновато, он порядком намаялся и должен размяться, так что с этим, последним, свидетелем он краток. Расхаживает по зале, не сидит напротив, как с остальными. Блиц-опрос – и чао-какао. Но, гуляя, Следователь вдруг обнаруживает, что нечем протереть очки; да куда ж девалась его брызгалка, специально для этого предназначенная? Боже! В расчёте на свою чистилку он держал очки за одно стекло пальцами и теперь не знает, чем убрать отпечатки. Персонаж верно оценил его пантомиму и с улыбкой протягивает дорожную салфетку (упаковка всегда при нём): она со спиртом и с хим. заменителем лимонной кислоты, так что хорошо снимает жир.

Весьма сухая и деловая сцена кончается ответной улыбкой довольного Следователя.

Пора обедать, ведь затем предстоит второй раунд: с командой и обслугой.

За обедом Персонаж невероятно задумчив на фоне восхищённых приключением юных дарований. Быстро съел и ушёл, когда остальные возятся, разбавляя еду болтовнёй один к одному; даже руки своей любимой салфеткой протёр как-то не глядя, быстро, словно усталый фокусник, которого тормошат дети, требуя “на бис”. Уединился недалеко от выхода из столовой. Смотрит за борт на красивую землю, счастливые берега; Скат опять плывёт в его мыслях; – кто-то подошёл сзади. Персонаж оборачивается, как на звук; почти с удивлением, словно сейчас должно что-то открыться. Но это Друг, он раскуривает сигарету: “после сытного обеда, по закону Архимеда...”.

Их догадки: прикидывают, стоя рядышком у борта, откуда могло взяться Чудище. Сейчас впервые в полной мере видно, что их соединяло когда-то; как будто воплотилось прошлое. Сейчас, на полчаса, они опять то, чем были лет десять назад. Оба вспомнили себя: не события прошлого, не общие приключения, а себя и своё чувство.

Пассажирам видно их через окна столовой. Симпатичная картинка.

Потом из постоянно открытых, от жары, дверей начинают потихоньку появляться первые доевшие обед. Тянутся, волоча приятно отягощённые животы. Какой кайф! На переживание опасности не осталось никаких сил, ни моральных, ни физических. Среди них и Жена с Ребёнком. Они застают конец разговора.

“Ты думаешь?” – переспрашивает Друг с интересом; “Да, – подтверждает Персонаж; – посмотри, ведь это точно Чудище из бабушкиной сказки”. Они расстаются растянуто и плавно: как будто нехотя, лениво, в глубокой задумчивости сейчас размыкаются их руки; отпускают друг друга невыразимо медленно, и прощание стоит высоко, затопив их, как мутная вода с солнечными отсветами; “ведь точно”, повторяет Персонаж. Друг ничего не произносит в ответ, но почти кивает: внимательный, задумчивый взгляд.

Вот Жена обратилась к Другу, пассажиры гуще потекли из дверей; связь разомкнулась, фреска стёрлась. Сначала исчез Персонаж, потом Друг с Женой, едва видные за другими пассажирами, уходят из кадра.

Сиеста. Во сне Друга посещает отрывок подлиннее. Теперь это уже не театр теней, а трёхмерное изображение. Слабое освещение, но виден лабиринт коридоров, по которому течёт маленькая процессия. – Друг просыпается, резко вскинувшись, пытаясь не то крикнуть, не то как следует вдохнуть. Знакомый звук разрыва отмечает пробуждение.

Отдохнувшие пассажиры понемногу собираются на палубе. Посвежев и успокоившись, в хорошем настроении оживлённо обсуждают версии. Словечко “оборотень” вошло в моду, хотя теперь употребляется не в первоначальном значении, а шире. Насмехаются над Следователем с его нелепым педантизмом и привычками; ни один, конечно, не заметил, какой они сами обезьянник – хоть сейчас в зоопарк.

Вечер: новолуние. Следователь в кают-кампании глядит на огоньки во мраке и глухие отблески на воде; окно справа от стола, на котором он разложил схему корабельных помещений – ему дали план эвакуации, вон сколько лишних красных стрелок, мешающих ему; рядом записная книжка, карандаши безупречной огранки. Следователь с трудом встряхивается, вновь обращается к анализу. Открывает книжечку и чертит миниатюрную схему: по линейке!... Полоумный педант.

Наконец, он сделал выводы и поднимается, решительно написав и подчеркнув короткую фразу (мы её не видим; притом же он всегда прячет во внутренний карман свою записную книжку, маленькую, чёрную и длинную, с обтрёпанными уголками). Переходит комнату, встаёт перед противоположным окном; смотрит в черноту, от которой ему так трудно оторваться; но теперь он слишком беспокоен. Постояв несколько мгновений, снова, как будто должен, возвращается назад, наклоняется: на ковре, прислоненный к правой тумбе стола, раззявился навстречу блестящий мусорный мешок. Теперь Следователь осматривает вещи из бассейна, сохранённые по приказу Капитана; глупая весёлая пестрота, несвязная, как сновиденье.

Он запускает туда пальцы. Ворошит, медленно, с невысказанным упрёком. Перебирает лежащее сверху, словно в задумчивости гладит кошку, которая устала шкодить и наконец свернулась у него на коленях. Вторым и третьим пальцами ухватывает надорванную упаковку из-под салфеток; держит и опять отпускает. И опять ворошит, потом уже роет, глубже и глубже, присев на корточки; прокапывает до дна; но, когда он перевернул всё, на глаза ему вновь попадается та же синяя с белым упаковка.

Он встаёт и отворачивается, чтобы уйти.

Пятый день

Утро; пассажиры образуют гетто. Все до кучи, отслеживают детей своих и чужих, потому что чужих здесь уже, похоже, не осталось. Дежурят с детьми по очереди. Друг, Жена и Персонаж опять вместе за столиком. Персонаж рассказал какую-то хохму, они покатываются. Жена спрашивает что-то, уходит. Друг напутствует Ребёнка, увязавшегося за нею. Выкладывает карты, сдаёт: они собрались перекинуться.

Вот и Жена со стаканчиками, Ребёнок поспешает рядом; она ставит всем по “граните”, а Ребёнку даёт мороженое; игра начинается. Чтобы малыш не улизнул, Персонаж сажает его себе на колени и скоро оказывается весь в шоколаде и мороженом, потому что Ребёнку нравится не только есть вкусное, но и размазывать: по себе и по всему, что подвернётся.

Друг встаёт: его позвал один из молодых отцов, с которыми он обычно играет в настольный теннис, когда нет качки.

Теперь Жена потягивает сок через соломинку, Персонаж отложил карты и возится с Ребёнком. Мимо проходит Писатель, малыш в порыве бескорыстного восторга вдруг решает и его осчастливить; Писатель, сделав круглые глаза, отступает, достаёт носовой платок и начинает оттираться, а Персонаж теряет терпение и говорит, пересадив Ребёнка лицом к себе, скроив невыразимую мину: “Слушай, а если я тебя в конце концов проглочу?...” Ребёнок замирает и вглядывается очень внимательно: какое это у дяди лицо! Жена стискивает зубы, из вежливости, давит в себе безумный хохот. Она душевно извиняется, предлагает Писателю помощь; ещё сильней сконфуженный извинениями, он кисло благодарит и ретируется. Тут как раз Персонаж не выдержал; Ребёнок заливается вместе с ним, машет лапками и начинает прыгать у него на коленях. Жена ухохатывается до слёз. Писатель на заднем плане, обернувшись на взрыв их бурного веселья, окончательно исчезает.

Вдруг, как раз когда Персонаж, достав любимые салфетки, устраняет последствия детских забав – протирает без разбора себя и Ребёнка – , к ним подходит полицейский-распорядитель; наклоняется к Жене, что-то тихо, конфиденциально спрашивает. Она оглядывается, подзывает мужа. Пара слов между ним и полицейским; Друг взглядывает на часы, кивает, полицейский уходит. Игра возобновляется, Друг толкает Персонажа локтем – “ходи”: тот загляделся вслед распорядителю.

...На повторный допрос Следователь призвал уже не всех подряд, а избранных. В первую очередь, конечно, пострадавших: Жирную Мадам с супругом и Друга с Женой. Его беспокойство, когда они входят: нет ли с ними снова Ребёнка?... Нет; ох, полегчало.

Сегодняшний разговор выдался нежданно деловым. Следователь не позволяет отвлекаться. Ему нужны шаг за шагом подробности обнаружения Чудища или только устроенного им безобразия. Он повторяет вопрос до тех пор, пока не получит удовлетворительный (точный) ответ. Кажется, ему сегодня совершенно некогда: жаль времени. В руках у него карандаш остриём вверх; он на него не смотрит, но держит перед собой всё время, почти неподвижно, как дорожный знак “опасный участок”. Особенно подробно расспрашивает про всё, что произошло во время и после вчерашнего явления Чудища; ведь сегодня оно так и не появилось. Вызванные поражены внезапной строгостью, подтянулись, собрались и под конец отвечают совсем образцово: кратко, исчерпывающе, по существу. Но вот Следователь, как будто, удовлетворён: улыбнувшись, задаёт последний вопрос, вроде позволяющий расслабиться: а что думают пассажиры о Чудище? нет ли каких-нибудь интересных, необычных версий? – Жирная Мадам, вдохновившись, пробует было разверзнуть свои хляби, потому что кто-кто, а уж она способна в деталях и с прикрасами воспроизвести всю чепуху, какую несли по этому поводу она и другие; но Следователь показывает ей давешнее суровое лицо, и она сникает. Её муж, наоборот, почти ничего из этого не помнит: он, наверное, и не слушал, когда пассажиры болтали о Чудище, думал о своём, курил... Друг повторяет основные версии: морское животное (“маловероятно”); оборотень (“но это, конечно, абсурд”); переодетый человек. “Но на такое способен только маньяк.” Он явно собирается заключить: вот всё, что мне известно; тут ему нечто приходит в голову. “Вот разве что” – Персонаж вчера вспомнил, как в детстве его бабушка рассказывала сказку о Чудище; “наше словно скопировано с него: большое, чёрное, как огромная мантия, скользкое и безмолвное. И тоже нападает на детей”. – Следователь заинтересован: кто-нибудь ещё слышал этот разговор? – Жена и супруг Жирной Мадам подтверждают, что на выходе из столовой слышали последние слова Персонажа; сама Жирная Мадам, разумеется, болтала без умолку и “не обратила внимания”... глухая тетеря! слышит только себя. По крайней мере, мимо неё проходит всё, что не есть сплетня.

После обеда, пока у детей тихий час, свободные от дежурства дамы клюют носами в шезлонгах у бассейна, теперь пустого (ни детей, ни игрушек). Жена с ними. Вялый разговор иссякает. Все постепенно задремывают.

Друг как будто не собирается отдыхать; с трезвым выражением сидит на кровати, потом выходит к безлюдному южному борту, но из слепящего посвёркивания волн встаёт пара отрывков Сна: яркий свет после тени каюты оставляет на сетчатке пятна. Картинки снова мелькают с головокружительной скоростью, теперь более связно, и смотрящий не шелохнётся, ожидая продолжения. Внезапно он ясно видит, кого ведут по тёмным коридорам – –

Мимо ушей вжикнул звук. Друг, отпрянув от перил, торопится обратно.

... Делает усилие, глядя на пустые кровати: Ребёнок сейчас под надёжным присмотром; стряхивает наваждение. Выходит. Оглядывается и видит Персонажа, который возвращается к себе. Догоняет, предлагает выпить по “граните”. Тот, как всегда, согласен. Они заходят в бар, и там, в густой тени, тормошат разомлевшего, клюющего носом Бармена, которому они уж очень некстати. С превеликим трудом он обслуживает клиентов. На заднем плане в течение пяти секунд видны мальчишки, которых, наконец, тоже доняла жара, так что они вынуждены ретироваться с верхней палубы. Но и это не способны сделать без воробьиной суматохи.

Меж тем над бассейном наступает молчанье: последняя из собеседниц уснула под зонтиком. Жена, потянувшись лениво, приоткрывает глаза и с видом сомнамбулы отправляется в туалет.

В баре темно и тихо. Мухи заснули на мокром подносе, на мытых стаканах, на зеркалах; Персонаж разглядывает их. Он явно надеялся поболтать, как вчера, но Друг обеспокоен чем-то или слишком утомился от жары, – задумался, уставясь в стакан; Персонаж переводит на него взгляд. Смотрит с тихой безнадёжностью. – Какое длинное молчание; хватило бы на весь путь от первого порта до последнего. – Может быть, их обоих убаюкала прохладная, влажная тень.

Сиеста. Персонаж вернулся и затворил дверь каюты. Серьёзно задумавшись, ходит туда-сюда; сегодня не может усидеть на месте, прервать движение, равномерное и не умеющее завершиться, словно непрерывная баховская модуляция. Берёт разные пустяки со стола – коробочку с витаминами, початую упаковку салфеток, проспект, они начали мозолить ему глаза, он вдруг решает убрать их; переносит чемодан с тумбочки около двери на кровать и отпирает, положив пока рядом собранную по комнате мелочь; в этот самый момент стучат. Он ещё не успел до конца откинуть крышку, как ему мелькнуло уже оттуда маленькое оранжевое пятно – он заметил краем глаза, чисто фотографически, едва успел осознать, что это, уже отворяя дверь; шаг назад. Входят двое полицейских.

Обыск: хмуро извиняются и приступают к делу. Один сразу открывает чемодан и вынимает маленького резинового ёжика, ярко-оранжевого, изгрызенного; оборачивается к напарнику, а тот уже вытянул из-под шкафчика рядом с дверью чёрную выпотрошенную шкурку ската.
Персонажа отводят наверх, в полицейский “офис” – кают-кампанию.

По дороге на них вопросительно глядят пара пассажиров, последними покинувших каюты, ещё не успевших присоединиться, после отдыха, к остальным; – весть разносится мгновенно.

Следователь, внимательно выслушав отчёт и рассмотрев улики, объявляет, с ёжиком в руке: пока вы под подозрением, вас будут повсюду сопровождать охранники. Персонаж по инстинкту, мельком оглядывается – вот они, справа и слева от него. Здоровые мордовороты. Начало плена: клетка захлопнулась.

С этой роковой минуты сознаёт себя пойманным. Запертым. Кандидатом на тюремную койку.

Следователь, между тем, продолжает: “Кроме того, вам запрещается сходить на берег, пока судно не придёт в последний порт. Если хотите, мы вызовем радиограммой адвоката.”

Персонаж отвечает: “Спасибо; подождём до последнего порта”.

Следователь собирает всех на палубе перед бассейном и объясняет новый статус Персонажа; теперь все уставились на него. У старой дамы подрагивает голова. Персонаж обводит пассажиров взглядом, как стоя на арене среди зрителей, но их реакции скользят мимо него, механически отмеченные сознанием, без комментариев: его глаза ищут лишь Друга. Вот ответ: потрясение, отвращение и ужас; но, выдержав первый удар волны, он не отрывает взгляда и смотрит с усилием преодолеть: “нет; нет”.

Немая собралась протереть солнечные очки – как раз когда её задел тревожный взгляд осуждённого; чуть задержавшись, следит за Персонажем. На поверхности её лица медленно проступает нечто вроде отклика: движение, необычное для застывших черт. Реакция? Беззвучный текст, холодный до ярости; подтверждение. “Молчишь. Ну конечно”. – Но все глаза устремлены на Персонажа, и он сам потерялся в долгом взгляде на прошлое, которое сейчас его отторгает.

Следователь напоминает, что речь идёт о подозрении, основанном на паре улик, и не более; для окончательного выяснения потребуется время – ждите. Сейчас эта мера необходима для всеобщей безопасности.

Немая провела с внутренней стороны по стёклам и водворяет очки на место.

Персонаж отправляется к Другу и просит вспомнить одно и другое, помочь ему, потому что он невиновен, конечно же, ведь он не мог пытаться съесть ребенка – твоего ребенка (святая заповедная территория). Но Друг не слушает, твердит “как ты мог”; сейчас он сокрушён, а не разгневан. Входит Жена: “Тебе лучше уйти”. – Значит, его отвергли. Он молча выходит.

Отныне Персонаж – прокажённый.

Снаружи его вновь принимает позор: на ярком свету, после полутени каюты; среди многолюдья, после бесед с глазу на глаз. Охранники своим присутствием справа и слева позорят его. Пассажиры следят за ним, сторонясь, соблюдают дистанцию; оглядываются, и зеркала их лиц отражают выдающийся экземпляр аллигатора.

Начинаются попытки осмыслить. Персонаж возвращается к Следователю. Выказывает покорность судьбе – не надеется внушить к себе доверие и не протестует против поставленных ему ограничений –, но просит разрешить его сомнения насчёт некоторых странных подробностей... Следователь определённо не желает раскрывать карты. Он непроницаем. Обещает: “1) С вами будут обращаться корректно; 2) расследование будет вестись тщательно и без спешки”.

Вечер: опять взрослые развлекаются, дети спят. Бармен глядит на Персонажа исподлобья и не отвечает ему ни словом; молча даёт, что заказано, отсчитывает сдачу. Персонаж стоит в стороне от освещённого круга, где танцуют пассажиры; не смотрит на них, думает о своём. Допив, уходит. Вслед шлейфом тянутся двое полицейских. Остался пустой стакан на стойке. Бармен переводит полный презрения взгляд с канувшей во тьму процессии на него: тонкий простой стаканчик с небрежной красной полоской у кромки; такая малость стекла. – Из темноты приходит Немая. Берёт стакан и коротким точным движением разбивает: у Бармена под носом, об стойку. Бармен вздрагивает. Немая пропадает в темноте.

Шестой день

Утро: завтрак на палубе. Персонаж за крайним столиком; остальные стулья пусты. Охранники предпочли постоять; скрестив руки на груди, прислонились к стене по ту сторону прохода. Отдельно, позже всех является Немая. Свободные места остались только за этим и за соседним столиком; она садится напротив Персонажа, как всегда с непроницаемым видом. Но ведь она никогда не говорит: не может. (Паралич мышц гортани, следствие родовой травмы.) Она – не компания: не была и не будет; вокруг него по-прежнему звукоизоляция. Охранник возникает сзади за стулом; подозреваемый ест под конвоем. Взгляд Друга со стороны, брошенный посреди разговора (рядом с ним – Жена, Ребёнок, семья Жирной Мадам); Друг глядит на Персонажа, который не знает об этом, конечно. Глядит помимо беседы. – Тут ему в глаза вновь бросается Сон, с диким темпом и ужасом; звук. – Его отрезвляет громогласная реплика Жирной Мадам: “Вот видите, стоило взять ненормального лунатика под стражу, и сегодня утром никаких безобразий. И, будьте уверены, весь день пройдёт спокойно”.

Персонаж доел и уходит. Осталась скомканная салфетка на пустом блюде, парусом на озере.

Публика провожает его единым взглядом.

Теперь все припоминают ушедшему что-нибудь подозрительное и только удивляются, как это им самим не пришло в голову раньше, чем Следователь отдал приказ. Писатель с видом заглянувшего в великие глубины изрекает: ну неужели, тогда, он понимал, что говорит? Сказал ребёнку: “если я проглочу тебя...” Так выходят тайны из подсознания! – И машинально бросает взгляд на свои брюки, сбоку, туда, где было пятно от мороженого. – Публика слушает его со вниманием, как оракула, Психиатр – снисходительно. Этот учёный вообще наделён олимпийским спокойствием, независимо от обстоятельств. Он уж такая особа, что его и вода подмочить не сумеет, и огонь не решится опалить. – Так-то вот; он вновь любезно обращается к Пациентке, чтобы продолжить их французскую беседу.

Жена вспоминает фотографию Ската в проспекте; она подавлена, тоже не понимает, как могла тогда не догадаться – “но ведь, с другой стороны...” Прижимает к себе малыша, который вертелся рядом.

День: причалили в крупном городе с обилием достопримечательностей. Совершенно пустой Корабль; обслуга, оставшаяся на борту, расслабилась под зонтиками перед баром. Охранники переносят приступ чудовищной лени. Раз уж нельзя сойти на берег... Да и кого защищать теперь от подопечного? Вон он стоит себе, несчастный, у борта, до него и двадцати метров не будет; – и они развалились в плетёных креслах, под оранжевым зонтом, фестончатые края которого трепещут на ветру нежно, как лепестки настурции.

Один встаёт и отправляется к бармену за гранитой; как вдруг бесшумно, из-за спины оставшегося охранника является Следователь: полдневный призрак. Когда это успел вернуться?!! Охранник порывается вскочить, но Следователь жестом приказывает: сидите спокойно. И его оставьте в покое – lasci stare anche lui. Вновь вонзает в охранника пристальный взгляд: его поняли? – Да; и он продолжает путь. Тут возвращается второй охранник с двумя стаканами, замечает Следователя, замерев, глядит ему вслед, потом переводит взгляд на товарища.

Страдания Персонажа. В город уйти, как все, он не может: запрещено; не может и стоять на палубе, глядя на берег: это становится нестерпимо. Следователь бесшумно проходит у него за спиной, окидывает взглядом и пропадает из кадра; Персонаж с трудом отрывается от перил заграждения. Надо же, наконец, повернуться и уйти к себе.

По пустому коридору навстречу приближается Немая. Поравнявшись с ним, она как-то останавливает его без единого жеста; неизвестно как, разве что взглядом. Берёт его руку; он не собирается сейчас ни думать, ни действовать: ждёт, что будет. То, что происходит, не укладывается разом в сознании, туго, по шагам входит в него; осмысление отстаёт от событий. Он поражён. Она уже удаляется своей дорогой, прочь, когда он видит, что она поцеловала ему руку. (Она-то неизменно спокойна.) Он глядит ей вслед с мысленным “почему !!” – но тут как раз начинает приходить понимание.
Вот её нет. В опустевшем дверном проеме, в расплавленном белом сиянии наклёвывается силуэт охранника: пришёл взглянуть на подопечного.

Тем временем Следователь беседует с Психиатром. Обращается к нему очень почтительно; это специалист с именем, солиднейший дядя. Какая удача, что он оказался среди пассажиров. Они договариваются относительно эксперимента и уже заканчивают разговор: “... если в данном случае речь правда идет о лунатизме”. Пожав руки, расходятся.

Персонаж не выходит днём из каюты, даже чтобы поесть. Он сидит, забыв про обед, ноты, море и берег за окном; нигде больше не лежат его вещи, как будто он собрался в дорогу, и лишь обложка партитуры, строго посередине столика, глядит наглухо запертой дверью. Невольно, подняв глаза, он замечает картиночку напротив, больше ведь здесь уже не на что смотреть; это репродукция средневекового лубка: на корабле собралась вся команда, по приказу капитана топят... пирата, что ли?

Персонаж разглядывает подробности. “Пират” увязан, словно тюк, словно бабочка в коконе, одна голова торчит; к ногам подцеплен груз; его спускают за борт на верёвке.

Персонаж, улыбнувшись слегка, встаёт; что-то вроде досады в этом жесте.

К вечеру он добился повторной аудиенции. Следователь гуляет и курит, Персонаж сидит в кресле, обратив на него взгляд. За окном мрак; но сегодня уже виден месяц, царапинкой, и бледная дрожащая дорожка от него. Персонаж рассуждает: если Чудище – морское животное, то почему никто не заметил никаких рыбьих признаков – ни ласт, ни плавников, ни зубов, как у акулы? Никто не упомянул даже глаз, ушей или рта. Все говорят только о чёрной, блестящей шкуре, о чём-то бесформенном и гладком. Если это был водолазный костюм, а Чудище – человек (не оборотень), то и человеку, чтобы удержаться у борта, пришлось бы цепляться за него конечностями. Значит, ничем не подтверждается предположение, что это живое существо. Дальше: почему Чудище ни разу не успело натворить зла? Ведь никто не видел, как оно грызло игрушки, значит, возможно, это и не оно делало. Ещё соображение: бессмысленно лезть в бассейн, когда там никого нет; единственный раз Чудище поступило разумно, т.е. выждало, когда в бассейне останутся один-два ребенка, а их родители отвлекутся, но и тут его постигла неудача. Может быть, оно ни на кого и не покушалось?... – Следователь отмалчивается в ответ. Курит.

Персонаж продолжает: помните рыжего ежа? Перед тем, как пришли с обыском, я собирался сложить ненужные вещи в чемодан, стоявший у дверей; шкуру тоже нашли возле двери, под шкафом; странно, не правда ли. Словно кто-то положил их украдкой, второпях. Но кто? Зачем?
Следователь внимательно выслушивает его и на этой последней реплике только приподнимает брови. Взглядывает на Персонажа с выражением “ну и?...”

Но тот ничего больше не может сказать о прискорбной истории.

А раз так, зачем пришёл. Брысь.

По знаку Следователя охранники забирают его.

Седьмой день

Утро: пассажиры привыкли. Дети бесятся в бассейне совершенно как до катастрофы, юные дарования режутся в шахматы; только теперь им опять не хватает одного человека, чтобы составить три пары, да по инерции они продолжают обсуждать загадочное Чудище и высказывают свои высоконаучные версии – подростковый бред. Уединившийся в каюте Писатель заклеенной ручкой Бармена строчит себе со счастливой улыбкой, не отрываясь; его изжёванное лицо стало почти привлекательным. По правому борту проплывает зелёный холмистый берег, весь в бухтах. Наступают жаркие часы. Море опять невыразимо спокойно. Несколько молодых отцов на палубе играют в теннис, среди них Друг; Следователь послал за Персонажем, пока что из окошка наблюдает игру.

Приводят подозреваемого. Следователь спрашивает, согласен ли тот на гипноз; – согласен, разумеется. “Г-н Психиатр обещал прийти, как только закончит свои дела; вы подождёте?” – “Конечно.” Персонаж садится на кушетку, Следователь отпускает охранников поесть вместе с “секретарём” и углубляется в отчёт. В каюте остается один толстый, добродушный молодой полицейский. Терпит с кроткой грустью: что ж, кто-то ведь должен был остаться. Мечтает о еде.

Проходит время. Персонаж здесь как будто в царстве теней, изгнанный из счастливого деятельного мира: снаружи весёлая суета, полная солнца и восклицаний. Он отделён от нее, как сидящий перед телевизором в своей халупе – от прямой трансляции соревнований. Но постепенно она мелеет, как звонкий ручей, разбежавшийся на множество тонких струй: вот дети уходят баю, вот играющих становится меньше...; в каюте Следователя прозрачная тень. Следователь неподвижен, лишь карандаш, зависнув над страницей, иногда подрагивает, а изредка хищной птицей пикирует на огрехи. Персонаж говорит, что хочет спать – наступила сиеста. Он должен отдохнуть, как все южане, в этот час. Следователь поднимает голову; через толстые стёкла в траурной рамке оправы проплывает блик, глаза на миг вырастают, преломившись, но фантасмагория тут же исчезает. Всего лишь пристальный взгляд. Вдруг в нём мелькает отражение стоящей идеи: Следователь предлагает Персонажу подремать пока тут, прямо на кушетке, предназначенной для гипноза. Персонаж доволен, закладывает руки за голову и быстро засыпает.

Следователь посылает полицейского сказать, чтоб снаружи не шумели, и объясняет в ответ на недоумённую мину: “потому что сейчас будет сеанс гипноза”; велит потом прогуляться, выпить чего-нибудь в баре и при этом не спешить, “потому что на корабле бегать опасно...” Через окошко наблюдает за ним и за играющими; конечно, этот тюфяк, как то ему свойственно, на радостях всё разболтал; что и требовалось. – Затем чуть-чуть высовывает нос в коридор, тут же втягивает обратно и прикрывает дверь так, чтоб через щель было видно только безлюдную часть комнаты. Между окошками напротив двери висит застеклённая картиночка, изображающая два дуба на лужайке; в неё он и поглядывает искоса, то и дело. Когда замечает в отражении ручку ракетки с двумя полосками – тёмно-красной и светло-красной, то начинает импровизацию. Негромко, убеждающим тоном обращается к безмятежно спящему Персонажу, несёт принятую в таких случаях околесицу: “Никто не сомневается, что ты ничего не натворишь, вот как в прошлые разы, но покажись нам... прерви паузу... ожиданье затянулось. Не бойся слежки: её не будет. Для нас – для меня это так важно; я хочу понять и, кажется, уже прозреваю...” – И т. п.; обычное рвотное со слабительным.

Когда отражение двух полос исчезло со стекла картиночки, Следователь останавливается, делает шумный выдох себе под нос с тем же звуком и выражением, что троллейбус на конечной остановке, когда спускает воздух из пневматической системы; отирает пот со лба. Никак, он улыбается! т.е. по-человечески: не из вежливости, а с живым, неподцензурным юмором. – Но это лишь мгновенье.

...Днём Персонаж опять будет один коротать время в каюте; вот входит, с облегчением оставив охранников за дверьми. Привычный груз. Помешкав секунду (чем заняться?), вдоль стены подходит к своей картинке и заглядывает туда, как в лицо любопытнейшему существу. Там видно всё то же: генуэзцы топят пирата.

На этот раз Персонаж очень внимателен и подробен. В деталях напомнив себе нарисованную сцену, он переводит взгляд на подпись. Разбирает готику. Для этого нужно принципиальное умственное усилие. Читает на плохой латыни: спасла Пресвятая Дева от позорной смерти невиновного и был виновный казнён.

Когда Персонаж вновь отворачивается от картинки, удовлетворив любопытство, он как будто тихо, в глубине смеётся, – но над собой, отстранённо; – но почти весело. Прислоняется к стене, словно отдыхая после выполненной работы, и обращается куда-то внутрь Мира (опять в свою бесконечную перспективу?): непостижимо, говорит его взгляд. Кто движется там, под поверхностью? Когда вынырнет? И каким будет?

Так он стоит в праздной позе, спокойный на этот счёт: ему некуда идти. Пауза. Обеденный перерыв.

Вечер, все опять собрались на дискотеку, уложив детей. В коридоре пусто, мирно светят лампочки на узком потолке. Появляются ноги, потом другие, они следуют за первыми – чёрные ботинки за кроссовками. В конце коридора, около туалетов, кроссовки через дверь с надписью “служебное помещение” проникают во внутренние лабиринты Корабля. Мимо скользят коридорчики всё более тесные и короткие, бесконечные дверцы, шкафчики по углам; и всё серебристое или свинцовое, ведь это недра технической части, не предназначенной для глаз пассажиров. Движение состоит из одних поворотов; блаженное головокружение, лёгкое, как на карусели.

В какой-то момент вторые ноги замирают, отстают и поворачивают прочь от первых.

Снаружи продолжается веселье; Служитель зажёг цветные фонарики, пассажиры танцуют. Капитан, мило улыбаясь, о чём-то толкует с Жирной Мадам, которая блаженствует, но никак не отдышится после танца; – тут подходит Следователь, просит его на два слова.

Ночь: пустые недра Корабля. Где-то глубоко в них совершаются приготовления; деловитый, точный и быстродействующий Следователь расставляет всех по местам. Вполголоса напоминает, кому что делать. Через некоторое время появляются ноги в кроссовках и заходят туда, где притаились полицейские; дверь закрывается, через две секунды раздаётся шум, приглушённые слова... к двери подходит Следователь, берётся за ручку. На том конец.

Развязка

Следователь велит разбудить всех пассажиров, не дожидаясь утра, и собрать на палубе возле бассейна: он объявит результат.

Светает, измотанные ожиданием люди стоят, как фигуры на доске. Никто не протестовал. Отдельно от остальных, ближе к Следователю замер Персонаж: подтянутый, открытый, готовый ко всему. Его костюм отглажен до противоестественного совершенства, он безупречно выбрит, в свежей рубашке, прямой, собранный и до того уж – пока – свободный: один его вид создаёт ожидание и тревогу. Вопрос.

Тут Следователь объявляет результат работы: он разоблачил обман; показывает, кратко и просто, почему найденные улики не могут считаться подлинными, и подводит итог: это инсценировка. Оборотня не существует; зато есть мистификатор. Подследственный.

Из низкой дверки служебного помещения два охранника выводят Друга. Толстенький полицейский печально несёт за ними составляющие “чудища” – швабру, канат, водолазный костюм.

Следователь представляет арестованного как изобретателя и кукловода мнимого Чудища.

Если прежде все безмолвствовали, то теперь и подавно нечего сказать. Персонаж смотрит на Друга, опять, как тогда, видит его одного; из-за плеча Персонажа нам доступен лишь откровенно ненавидящий ответный взгляд. Это длится секунды четыре, не больше; затем Персонаж отходит в сторону и ни на кого более не обращает внимания, как будто один здесь.

Теперь понятно изглоданное беспокойством лицо Жены, теперь можно рассмотреть и другие лица, но какое это имеет значение: все они теряют смысл. Здесь нет знакомых; случайный участок человеческой массы, выхваченный взглядом прохожего. – Следователь отдаёт полицейским распоряжения; Капитан поправляет фуражку с выражением “ни фига” и без комментариев удаляется, по пути жестом позвав Помощника сопровождать его.

Пустая палуба, все разошлись по каютам досыпать. Персонаж стоит у загражденья. Он неподвижен. Через некоторое время сюда возвращается Следователь и наблюдает, как Персонаж смотрит в пустое зеленоватое море. Две плоскости: место, вдруг освободившееся на палубе, с прямоугольником бассейна, и вода за бортом как его продолжение, другая разновидность пустой плоскости, проявляющей пространство. – Следователь подходит и хлопает беднягу по плечу: “не огорчайтесь”.

Но тот отворачивается в другую сторону [направо; Следователь подошёл слева; они стоят у левого борта, со стороны открытого моря] и уходит. Хочет уйти. Как будто некое препятствие удерживает его посередине пустой площадки, он будто запинается на пару мгновений; обнаруживается, что ему не всё равно. Что другие трепали нервы, а у него истрепалась душа, и надо на время починки избежать посторонних. Следователь опять возникает рядом; обнимает. Первый импульс сопротивления неожиданно уходит; Персонаж позволяет себя утешить. Спокойное лицо, капли слёз холодны, как дождик. Сейчас ясно, о чём он думал, отвернувшись к морю: почему?

За что? – но прежде всего: почему. По какой причине.

И как с этим быть, ведь это горе.

Философским тоном Следователь произносит заключительную формулу: “Не огорчайтесь, мой мальчик; у вас прекрасное будущее.”

Сон

Друг сидит без света в маленькой комнатке, над ним висит Гарпун, снаружи два охранника; подперев голову, он трёт глаза, потому что его клонит в сон после волнительной ночи; но приходит тот Сон. Бред. Спящий вязнет в кошмаре, отказ у него не получается; загадка, но сегодня особенно ясно: в какой-то – решающий – момент он перестаёт перебирать ногами по дорожке невидимого тренажёра. Теперь ему бесповоротно хочется продолжения. Не сбежать в явь или спрятаться за угол, отвернувшись, замкнувшись наглухо шторами век, анонимным сырым пятном растворяясь в тени на казённо покрашенной стенке; не избавиться от видения процессии, а наоборот: разглядеть. Изучить, что они там несут. Кого ведут, он теперь давно знает; но его тянет увидеть всё до конца.

Он замирает, чтобы отследить их путь: по слабо освещённому коридору приближаются начальник тюрьмы, служитель с чем-то бесформенным в руках, священник (или судья?... плотно стянутая на шее чёрная мантия, книга), два конвойных и Персонаж; гнилой свет дневных ламп, нечистый глянец старых, небрежно покрашенных стен, движение процессии, повороты коридора, дверцы ПК на стене тут и там, углы и выступы, иногда глухие бронированные двери, какой-нибудь буквально облитый краской, вместе со стеной, во время ремонта, штурвал в стене у самого пола и т. п. усложняют ожидание.

Друг больше не боится увидеть; он жадно впитывает картинку, чтобы скорее, скорее разглядеть, наконец, что они там несут, потому что теперь можно.

Эти мерзости. Среди них крюк, медкарта и часы: что может быть чудовищнее мучительно подвешенной жизни, движения стрелок по циферблату, прежде начала растерявшему основное время и сохранившему лишь безжалостно растянутый конец. –

Друг непрерывно отступает, боясь подпустить процессию слишком близко: нельзя столкнуться с ними, а то всё кончится; он скользит от угла к углу, из тени в тень, протекает сквозь стены и опять замирает, выливаясь во взгляд.

Но вот он углубился в боковой коридор, сердце ухает и трепещет в нём, как гигантский мотылёк, попавший в стекло керосиновой лампы: сейчас; – они проходят мимо.

(Трудно объяснить, что именно он видел, мельком и отчетливо. Подтвердилось. Выяснилось. Теперь он полон того, чего так ждал. Полон, но не утолён.)

Они уходят дальше, вот их спины, и теперь Друг скользит за ними неотвязным сквозняком.

Там, впереди, их ждёт Дверь.

Они идут быстро, в ровном темпе, занятые ходьбой больше, чем можно быть занятым важной беседой.

Дверь!

Когда они наконец попали туда, на них ударом низвергается лавина лучащегося света от лампочки в двести ватт.

Лицо Персонажа мгновение видно, когда дверь открылась, и тут же крупный план растворяется в потоке мелких золотых стрел.

Всё, что ещё можно видеть: участники процессии расходятся по местам; дверь захлопывается, смещается на периферию зрения; конвойные отступают в стороны. Персонаж один, будто наклеенный на каменную Стену, приложил к ней ладони. Не глядя, он знает, как и все: она столь бесконечна у него за спиной; впереди же только лучистый, всепоглощающий свет.

Стена растёт, растекается во всех направлениях; вот ещё несколько секунд, и не будет рядом ни двери, которая уже сейчас отъехала и уменьшилась, ни охранников – ничего. Один, приросший к бесконечной Стене: о что теперь сказать; – Время же, скользя, усвистывает за край света, как вода в воронку. Несёт его к концу, непостижимому для тех, кто остаются.

Смотрящий изливается в свой взгляд без остатка; – ВОТ СЕЙЧАС СЕЙЧАС! –

взгляд лопается от перенапряжения. Звук. Пустота.

...Та же Стена, но на улице. Там же и в той же позе, где стоял осуждённый Персонаж, стоит Друг. Он один здесь. (Все ушли куда-то.) Стена сырая и прохладная: на ней мелкие капельки; вероятно, сейчас осень. Под ногами асфальт. На его фоне лучше всего заметен лёгкий туман. Рядом, за дворами, невидимые, шуршат легковушки и побрякивают трамваи.

Вот теперь правда всё. Никакого страха не осталось; Друг неподвижен, как служащий в обеденный перерыв: покой, некуда спешить; даже странно может показаться потом, сообразивши, почему так стоящий не курит.

Где-то рядом ещё дрожит голая ветка старенького куста.

* * *

...Гарпун висит – Скат плывёт. Настаёт Свобода. Пути открыты.

Ступай же.

Уход (распад истории)

Пассажиры сходят с трапа в пункте назначения. Никто не смотрит на Персонажа; сейчас он человек в толпе. Впереди Немая остановилась, чтобы взглянуть на большие часы: сколько до поезда. Персонаж, поравнявшись с ней, на минутку опускает чемодан, чтобы пожать ей руку: мягко, неподчёркнуто, приватно. Где-то внутри через окошки её зрачков, на большом отдалении видна улыбка, “плюс”; но лицо и поза не впитывают ничего внешнего, в равновесии слушают текущее из нездешней перспективы, как древняя статуя в пустом музее. – За Персонажем и Немой, на заднем плане пассажиры разбредаются по площади и смешиваются с толпою. Потом и эти двое расходятся в разные стороны; Персонаж как раз успел на отходящий автобус, Немая идёт к вокзалу в глубине площади, по дороге сняв курортную соломенную шляпу с головы, которая уже не нуждается ни в защите, ни в украшении: отпуск кончился. Не останавливаясь, кладёт её на известняковый парапет набережной.

Шляпа на переднем плане, позади, на площади красивые разноцветные подробности, парочка пальм, автобусы, здание вокзала; в солнечной приветливой равнодушной пестроте, пропадая и вновь появляясь, постепенно теряется тёмно-синее платье Немой: утрачивает акцент, уменьшаясь в перспективе, приравниваясь к другим цветовым пятнам.

Кто-то ловит такси, кто-то входит в здание вокзала.

Вот ни одного не остаётся.

Только пестрота площади, анонимное движение цветовых пятен, без связи, ритма, ударений.

Post Scriptum

Допрос: тёмная комнатка полицейского управления на привокзальной площади, полдень, до конца закрытые жалюзи. В углу возле стола работающий вентилятор белеет неясно и распылённо, как дрянная ночная бабочка в августе, когда трепещет в воздухе под сенью низких ветвей, не зная, куда податься, зачем быть. За столом Следователь чинит карандаш, держит его остриё в маленьком густо-жёлтом кружке света от низко наклоненной лампы. Напротив, ближе к двери, сидит Друг, подперев голову руками, время от времени потирая лоб. Офис аспидного и чёрного цвета, на полу тёмно-серое ковровое покрытие, весь свет здесь – от маленькой лампы Следователя.

В воздухе рассеяна его мирная доброжелательность. Не отрываясь от карандаша, Следователь выслушивает задержанного, где-то поправляет, уточняет – задаёт короткий вопрос; иногда кивает; кажется, добрый муниципальный чиновник выслушивает жалобы посетителя, сочувствует, прежде всего старается успокоить и основательно разобраться в деле. (Его профессия – констатировать истину. Суд и суждение не в его компетенции. Кто бы ни прошёл перед ним за долгие годы, как на театре, он не утратил способности различать в ролях исполнителей. Скорей, научился снова и снова находить содержание формулы “каждому своё”.)

Следователь под карандаш прокручивает историю из начала в конец. Друг послушен, отвечает, что как было.

В его чемодане оставалась пара шкур скатов, но здесь на них охотиться запрещено, поэтому он не мог никому похвастаться. Правда, любимый Гарпун (ружьё для подводной охоты, стреляющее гарпуном на верёвке) всегда висел на стене. Избавиться от Персонажа и заодно от бесполезных трофеев, которые здесь могли принести только неприятности – прекрасная идея.

В первый день Друг обнаружил, что ключ от сейфа, выпрошенного Женою у обслуги, подходит к каюте Персонажа; рассмеялся, представив, как покажет ему фокус. И вдруг услышал, как Помощник объясняет горничной, что вместо потерянного ключа от подсобки подойдёт запасной от 17 каюты, точно такой же. Друг спрятал ключ в карман.

В подсобке хранились водолазные костюмы, годные для имитации оборотня. Откуда идея?... – В бесцветии кабинета вспыхивают, одна за другой, картинки: лето у бабушки, в горной долине. Она загоняет ребят спать, пугает сказкой про Чудище Морское. В сумерках светится золотистая фигурка принцессы, которую оно уволокло в синюю глубоководную тьму. У детей стучат зубы. – Сюжет: Чудище, правда, утащило Принцессу; но потом та не захотела вернуться домой, поэтому родители выманили её хитростью и заперли в башне. Чудище решило, что Принцесса его бросила, почернело от печали и опустилось в самую глубокую океанскую впадину. Маленькая рыбка, сбежавшая из бассейна во дворце, рассказала своему господину правду. Чудище приплыло к столице. Принцесса узнала об этом от чаек и каждую ночь стала зажигать в окне по двенадцать свечей – маяк; служанка донесла на неё, родители отняли у Принцессы всё, из чего можно извлечь огонь. Устроили маяк в окне соседней башни, перед которой был шлюз: когда Чудище при максимальном приливе подплывёт туда, они закроют ворота и поймают его. – До этого момента бабушка довела сказку в последний раз; дети всегда засыпали до развязки, бабушка принималась рассказывать с начала, так что к отъезду они так и не узнали конца истории. Перед следующими каникулами, на школьном дворе Персонаж сообщил Другу свой план: как быть Принцессе. За год придумал. Увлёкшись, переходит на первое лицо: “У меня же отняли только огонь. Потребую что-нибудь, что режут очень острым и твёрдым ножом. Распилю два прута в решётке, мне хватит, чтоб выбраться наружу; и когда Чудище с приливом войдёт в канал, при яркой луне, я встану на подоконник, чтобы оно меня увидело. Тогда оно не поплывёт в ловушку. А потом я прыгну вниз.” – “Разобьёшься!” – “Чудище меня поймает, я не упаду до дна.” – “А если не поймает?” – Смолкнув, подняв глаза, он с улыбкой бросил: “всё равно так лучше” – и побежал играть.

Во второй день, пока все глядели на Служителя с палкой, Друг украдкой поднял ёжика, плававшего у его ног. Вечером третьего дня припрятал упаковку от салфеток Персонажа: взял носовым платком, сунул в карман. На четвёртый день добавил её к порванным игрушкам, когда Служитель стал собирать содержимое бассейна в мешок. – Ясно, что мешок предъявят Следователю, и тот, если не совсем лопух, быстро определит владельца салфеток. Друг доволен собой. –

Признаётся Следователю, что нарочно навёл разговор на любимую сказку детства; как раз к выходу из столовой первой порции сытых пассажиров Персонаж дозрел – высказал нужное предположение, а Друг ещё переспросил его, перед самым появлением свидетелей. – Благодаря этим-то словам сначала пострадавшие, приглашённые на повторный допрос, а затем и остальные пассажиры начали вспоминать подозрительные моменты в поведении Персонажа. На пятый день, перед наступлением тихого часа, Следователь приказал мордоворотам провести обыск в каюте Персонажа, когда тот ещё будет у себя (он подолгу спал после обеда), а другие пассажиры уже уйдут на палубу. Жена подслушала этот разговор из туалета, соседнего с каютой полицейских. –

Почему Следователь назначил обыск? В подавляющем большинстве случаев после очередной тревоги Персонаж являлся на место происшествия последним, что видно из результатов тотального опроса пассажиров; первым свидетелем каждый раз становился кто-то новый. Разговор о Чудище как будто изобличал умысел. Упаковка от салфеток, выловленная из бассейна, довершила картину: на Корабле такими пользовался только Персонаж. Повсюду оставлял надорванные бело-синие пакетики. Надо его проверить. – Следователь комментирует коротко, когда в рассказе наступила пауза; поднял глаза в жутковатых очках, оторвавшись от карандаша: “Раз факты были известны всем, скоро последовал бы вывод. Пришлось довести историю до конца, пока за меня это не сделали другие.” –

Он, конечно, сознавал неуклюжесть улик. Дилетантство. Опросил горничных; та, что убиралась в каюте Персонажа утром в день обыска, ещё не видела ни ёжика, ни шкуры. Следователь принял к сведению. Учёл.

И промолчал.

Пока Персонаж пил с другом граниту в баре, Жена отправилась в туалет; в пустынном коридоре, по пути, достала ёжика из шкафа ПК, шкурку ската из-под ковровой дорожки, отперла каюту №17 ключом от сейфа, сунула туда улики, тут же заперла дверь. Вот идёт дальше, твёрдо веруя, что направляется в туалет и ничего больше: излучает эту здоровую уверенность. Потом у бассейна утешает своего ребёнка: её голос – одно, а её взгляд доволен.

На седьмой день, глядя на играющих в теннис и поджидая Психиатра, Следователь заметил две полоски на ракетке Друга; из всех игроков только у него была такая. Для него и произнес псеводнаучный текст; а после подготовился к свиданьицу – изучил щит с запасными ключами, прослушал объяснения Помощника, позвал мордоворотов. Приказал вечером, когда Персонаж уйдёт к себе, повеселиться как следует наверху с остальными и спуститься к шефу в недра только, когда Друг покинет компанию.

Итак, убедившись, что охранники танцуют, а полицейский-распорядитель притаился возле бассейна, Друг спускается в недра. Готовит новое явление Чудища: остроумно использует канат, палку от швабры, драный водолазный костюм. Открывает один из шкафов подсобки, чтобы добавить ещё деталь; а там мордоворот. Друг отступает; за его спиной открывается такой же узкий вертикальный шкафчик, оттуда является второй мордоворот. Моё почтение!

Протирая тряпочкой очки, входит Следователь.

(Примечание / Schlußbemerkung

Ну что Другу будет? От силы год условно. Никто не пострадал. Намерения кого-то убить или покалечить у него не было; на процессе Персонаж не появится, топить подсудимого не станет; присяжные вынесут Другу своё “фи” в виде условного приговора – пять минут позора и освобождение из-под стражи, вот всё, что его ждёт.

Но от Персонажа он, действительно, избавился. Теперь навсегда. Это ему удалось.

Нечего жалеть и Жену: её, вероятно, даже судить не будут. – А Ребёнок? Никто не знает, жалко ли его. Быть может, нет; а то и да, если он окажется, подрастая, другим, чем его родители.
И тогда, на пороге сознательной жизни, в его тихих нерадостных мыслях тенью скользнёт Персонаж.

Силуэт Ската.)