„Симон, это ты? – спросила она, задрожав так, что ей пришлось схватиться за стул. – Хочешь посмотреть, как дела у меня и моего замарашки?“ – Симон серьёзно оглядел её и протянул ей руку: „Ты постарела, Маргрет!“ – Маргрет вздохнула: „Мне тут часто нелегко приходилось из-за всяких злоключений.“ – „Да, девочка, поздние браки всегда не к добру! Теперь ты старая, а ребёнок маленький. Всему своё время. Но если горит старый дом, тушить бесполезно[1].“ – По измождённому лицу Маргрет пробежал румянец яркий, как огонь.
„Но я слышал, твой мальчик хитёр и смышлён“, – продолжал Симон. – „Ну да, довольно-таки; и при этом порядочный.“ – „Хм, один украл корову, его фамилия тоже была Порядочный. Но он у тебя тихий, задумчивый, правда? Не бегает вместе с другими мальчишками?“ – „Он особенный ребёнок, – сказала Маргрет словно про себя, – нехорошо это.“ – Симон громко рассмеялся: „Твой парень робкий, потому что другие разок-другой как следует ему наваляли. Этот должок он им скоро вернёт. Недавно ко мне заходил Хюльсмайер, он сказал – мальчишка, что твой олень.“
У какой матери не взыграет сердце, когда хвалят её ребёнка? Бедной Маргрет редко выпадала такая радость, все называли её мальчика коварным и замкнутым. У неё слёзы выступили на глазах. „Да, слава Богу, он ладно скроен.“ – „Как он выглядит?“ – продолжал Симон. – „Он очень похож на тебя, Симон, очень.“
Симон засмеялся: „Ну, это должен быть замечательный тип, я ведь с каждым днём хорошею. В школе он наверняка не плошает. А, он у тебя коров пасёт? Тоже хорошо. В том, что говорит учитель, правды и половины нет. А где он пасёт? В Тельгенгрунде? В Родерхольце? В Тевтобургском лесу? и ночью тоже, и утром?“ – „Все ночи; но что ты хочешь этим сказать?“
Симон как будто пропустил вопрос мимо ушей; он вытянул шею в дверь: „Э, вот и он сам! Папин сын! Размахивает руками точно, как твой покойный муж. И, смотри-ка! Действительно, у мальчика мои светлые волосы!“
На лице матери исподволь проступила гордая улыбка: белокурые локоны её Фридриха – и рыжая щетина Симона! Не ответив, она отломила ветку от ближайшего куста и пошла навстречу сыну, словно, чтобы подогнать ленивую корову, но в действительности, чтобы шепнуть ему несколько быстрых, полуугрожающих слов; потому что она знала его строптивый нрав, а поведение Симона показалось ей сегодня даже более чреватым, чем когда-либо. Но вопреки ожиданиям всё обошлось; Фридрих не проявил ни упрямства, ни нахальства, скорее, вёл себя простовато и очень старался понравиться дяде. Вот так и вышло, что после получасового обсуждения Симон предложил нечто вроде усыновления мальчика, при котором он не полностью забрал бы его у матери, но распоряжался бы им большую часть времени, за что потом мальчику должно было достаться наследство старого холостяка, которое, правда, и так не могло от него уйти. Маргрет терпеливо выслушала, как велико преимущество сделки и какой малости ей предстоит лишиться. Она отлично знала, чего лишается хворая вдова, теряя помощь двенадцатилетнего мальчика, которого уже приучила заменять ей дочь. Но она промолчала и со всем смирилась. Она только попросила брата быть с мальчиком строгим, но не жестоким.
„Он добрый, – сказала она, – но я одинокая женщина; мой ребёнок не похож на тех, кем управляла отцовская рука.“ Симон хитро кивнул: „Предоставь это мне, мы поладим, и знаешь что? Пошли мальчика сразу со мной, я несу с мельницы два мешка; меньший из них как раз ему по силам, и так он научится мне помогать. Поди, Фрицхен, надень свои деревянные башмаки!“ – И скоро Маргрет смотрела вслед обоим, как они шагали, Симон впереди, разрезая лицом воздух, а полы красного камзола тянулись за ним, словно языки пламени. Из-за этого он был довольно похож на огненного человека[2], терпящего наказание под украденным мешком; а за ним Фридрих, тонкий и стройный для своего возраста, с нежными, почти благородными чертами и длинными белокурыми локонами, лучше ухоженными, чем позволяла ожидать вся его внешность; в остальном оборванный, дочерна загорелый, смотревший с пренебрежением и какой-то дикой меланхолией. Тем не менее, большое фамильное сходство обоих нельзя было не заметить, и когда Фридрих медленно шагал за своим предводителем, не отрывая от него взгляда, захваченный как раз странностью его вида, невольно казалось, что он, поражённый, внимательно разглядывает собственное будущее в волшебном зеркале.
Тем временем они приблизились к тому месту Тевтобургского леса, где Бредерхольц спускается по горному склону и заполняет собой очень тёмную лощину. До сих пор они говорили мало. Симон имел задумчивый вид, мальчик – рассеянный, и оба кряхтели под своими мешками. Вдруг Симон спросил: „Любишь водку?“ – Мальчик не ответил. – „Я спрашиваю: ты водку любишь? Мама тебе иногда наливает?“ – „У мамы у самой нет,“ – сказал Фридрих. – „Так, так, тем лучше! Ты знаешь этот лес перед нами?“ – „Это Бредерхольц.“ – „А знаешь, что там произошло?“ – Фридрих молчал. Между тем они подходили всё ближе к мрачной лощине. „Мать всё ещё много молится?“ – снова заговорил Симон. – „Да, каждый вечер по два розария.“ – „Правда? И ты молишься вместе с ней?“ – Мальчик почти смущённо рассмеялся и глянул на него искоса, с хитрецой. – „Мама читает первый розарий в сумерках, перед едой, когда я ещё не вернулся с коровами, а второй в постели, тогда я обычно засыпаю.“ – „Так, так, дружок!“ – Эти последние слова он произнёс под сенью раскидистого бука, прикрывавшего вход в лощину. Теперь совсем стемнело; первая четверть луны виднелась на небе, но её слабое мерцание, иногда касаясь предметов через просветы между ветками, только придавало им непривычный вид. Фридрих держался поближе к дяде; его дыхание участилось, и если бы кто-то смог рассмотреть его лицо, он заметил бы выражение чудовищного напряжения, вызванного скорее возбуждённой фантазией, чем страхом. Так оба бодро шагали вперёд, Симон – уверенно, как опытный пешеход, Фридрих – шатаясь, как сонный. Ему казалось, будто всё движется, будто деревья в разрозненных лунных лучах то качнутся друг другу навстречу, то отклонятся. Их корни и скользкие места, где собралась дождевая вода, заставляли его ступать неуверенно; несколько раз он готов был упасть. Тут на некотором отдалении тьма словно раздвинулась, и скоро оба оказались в довольно широкой просеке. Луна ясно светила в неё и показывала, что здесь ещё недавно беспощадно орудовал топор. Всюду торчали пни, многие из них возвышались над землёй на несколько футов, потому что на этом уровне удобней всего было рубить в спешке; видно, запрещённую работу внезапно прервали, потому что один из буков лежал поперёк тропы, с необрубленной кроной, вытягивая высоко вверх ветви, на которых ещё дрожали свежие листья. Симон приостановился и внимательно осмотрел поваленный ствол. Посередине просеки стоял старый дуб, скорее широкий, чем высокий; бледный луч, падавший через ветви на его ствол, обнаруживал дупло, которое, вероятно, и спасло дуб от общей участи. Тут Симон вдруг схватил мальчика за руку.
„Фридрих, узнаёшь это дерево? Это раскидистый дуб.“ – Фридрих съёжился и вцепился в дядю холодными руками. – „Смотри, – продолжал Симон, – здесь дядя Франц и Хюльсмайер нашли твоего отца, когда он, напившись, отправился к дьяволу без покаяния и соборования.“ – „Дядя, дядя!“ – просипел Фридрих. – „Что с тобой такое? Надеюсь, ты не боишься? Вот сатана, ты мне руку раздерёшь! Отпусти, отпусти же! – Он попытался стряхнуть мальчика. – Вообще-то твой отец был добрая душа; Бог не будет к нему слишком строг. Я его любил, как собственного брата.“ – Фридрих отпустил руку дяди; оба молча миновали оставшуюся часть леса, и перед ними открылась деревня Бреде со своими глинобитными хижинами и немногочисленными лучшими жилищами из кирпича, среди которых был и дом Симона.
=========================
Примечания
[1] „Если горит старый дом, тушить бесполезно“ – если влюбляется пожилая женщина, её ничто не остановит.
[2] Огненный человек – персонаж народных сказок.
Братья Гримм, „Сказания“ („Sagen“), №284 „Der feurige Mann“: после средневекового свидетельства (1125 г.) приводится рассказ Георга Мильтенбергера из Хоппельрайна близ Кайльбаха: „В первую ночь Адвента, между одиннадцатью и двенадцатью часами, недалеко от моего дома я увидел человека, целиком охваченного огнём. На его теле можно было пересчитать все рёбра. Он переходил от одного межевого камня к другому, пока не исчез внезапно после полуночи. Много людей он поверг в страх и ужас, потому что изо рта и носа выдыхал огонь и летал туда-сюда во всех направлениях с молниеносной быстротой.“ № 278 содержит рассказ очевидца об огненных телегах, в которых сидели огненные люди, „у которых пламя вырывалось из глаз и ртов“.
Из сборника сказок 1845 г. следует, что „огненным человеком“ становился во время колдовства тот, кто продался чёрту (Deutsches Märchenbuch, Herausgegeben von Ludwig Bechstein, Leipzig 1845, сказка про изобретение водки в Нордхаузене). Интересно, что огненный человек, пожелав избавиться от чёрта, закупорил его в дупле бука.
Свидетельство бытования этого поверья в 20 веке: „Говорят, что на пути из Гольдкронаха в Унтерштайнах часто встречались огненные люди. Один возница поздно ночью ехал через лес, когда явился один из них и сел среди дороги. Поскольку дух не желал посторониться, возница разозлился и начал ругаться. Тогда огненный человек в огрочении пошёл прочь и сказал: „Лучше бы ты прочёл „Отче наш“, тогда я был бы спасён, а так мне придётся ещё сотню лет пробыть в изгнании.““(Sagen aus dem westlichen Fichtelgebirge, mitgeteilt von Hans Hofner, Lehrer in Mengersreuth, 1936, „Der Siebenstern“, журнал союза Фихтельгебирге (Бавария).
В „Легендах Баден-Вюртемберга“ есть история про паромщика, которому пришлось перевозить огненного человека (с. 21).
Комментариев нет:
Отправить комментарий