Перепёрто самостоятельно, ничей копирайт не пострадал.
Предисловие
Приведённые ниже письма, содержащие сведения о злосчастной судьбе двух естествоиспытателей, мне передал мой друг А. фон Ш.**, когда вернулся из недавнего удивительного путешествия, полтора раза обогнув земной шар. Как представляется, они достойны опубликования. – С печалью, даже с ужасом убеждаешься, сколь часто внешне безобидное событие способно грубо разорвать самые тесные узы дружбы и посеять гибельное разрушение там, где, казалось, можно было по праву ждать наилучших, плодотворнейших успехов.
Э.Т.А.Хоффманн.
---
** Писатель Адальберт фон Шамиссо, автор “Петера Шлемиля”.
---
1
Его Превосходительству генерал-капитану и губернатору Нового Южного Уэльса
Порт-Джексон, 21 июня 18** года.
Ваше Превосходительство изволили распорядиться, чтобы мой друг г-н Бротон в качестве естествоиспытателя принял участие в готовящейся экспедиции на О-Ваху. Уже давно я питаю горячее желание вновь посетить О-Ваху, поскольку краткость моего последнего пребывания там не позволила мне довести до определенных результатов множество в высшей степени любопытных естественно-исторических наблюдений. Теперь это желание усилилось вдвойне, потому что мы, я и г-н Бротон, связанные научными исследованиями в смежных областях, с давних пор привыкли вести наблюдения совместно и сразу делиться ими друг с другом в порядке взаимопомощи. Прошу поэтому Ваше Превосходительство соблаговолить дать мне разрешение сопровождать моего друга Бротона в экспедицию на О-Ваху.
С глубоким уважением и т.д.,
Дж. Менциес.
N.S. Присоединяясь к ходатайству моего друга Менциеса, прошу Ваше Превосходительство соблаговолить разрешить ему отправиться со мной на О-Ваху. Только вместе с ним, только если он с неизменными дружескими чувствами разделит мой труд, мне удастся добиться того, чего от меня ожидают.
А. Бротон.
2
Ответ губернатора
С глубоким удовлетворением замечаю, как сильно сдружила Вас, милостивые государи, наука, так что от этого прекрасного союза, от Вашей совместной работы можно ожидать великих, превосходных плодов. По этой причине, хотя экипаж “Дискавери” полностью укомплектован и на корабле мало места, я, тем не менее, желаю, чтобы г-н Менциес принял участие в экспедиции на О-Ваху, и немедленно отдам соответствующие распоряжения капитану Блаю,
Губернатор (подпись).
3
Дж.Менциес – Э. Джонстону в Лондон
На борту “Дискавери”, 2 июля 18** года
Ты прав, мой дорогой друг, когда я в последний раз писал тебе, меня действительно одолевали приступы сплина. Жизнь в Порт-Джексоне навевала мне жуткую скуку, с мучительным томлением думал я о моем сияющем рае, о пленительном О-Ваху, который недавно покинул. Моему другу Бротону, ученому и притом симпатичному человеку, одному удавалось развеселить меня и поддержать во мне восприимчивость к науке, но и он, как я, жаждал вырваться из Порт-Джексона, где наш исследовательский дух находил мало пищи. Если не ошибаюсь, я уже писал тебе, что королю О-Ваху, которого зовут Теимоту, обещали красивый корабль, построенный и оснащённый в Порт-Джексоне. Теперь обещание выполнено, капитан Блай получил приказ отвести корабль к О-Ваху и остаться там на некоторое время, чтобы укрепить дружеские связи с Теимоту. Мое сердце забилось от радости, ведь я решил, что меня непременно отправят с ними; и словно гром среди ясного неба поразил меня приказ губернатора, велевшего Бротону занять место на корабле. “Дискавери”, предназначенный для экспедиции на О-Ваху – судно средних размеров, способное принять на борт только необходимую команду, но не пассажиров; тем меньше оставалось у меня надежды, что моя просьба сопровождать Бротона будет удовлетворена. Но этот благородный человек, привязанный ко мне всем сердцем, так горячо поддержал мое ходатайство, что губернатор согласился. По первой строке письма ты можешь судить, что мы, Бротон и я, уже в пути.
О какая чудесная жизнь предстоит нам! – Моё сердце переполняется надеждой и страстным томлением, когда я представляю, как ежедневно, даже ежечасно природа станет открывать мне свою богатую сокровищницу, чтобы я мог взять из неё одну или другую до сих пор не изученную драгоценность и назвать своим это диво!
Но я вижу, как ты иронично усмехаешься моему энтузиазму и говоришь: “Ну да, он вернётся с новым Сваммердаммом в кармане, а если я его спрошу о склонностях, нравах, обычаях, о повседневной жизни чужих народов, которых он посетил, если потребую настоящих подробностей, которых не найдёшь ни в одной книге, потому что они передаются только из уст в уста, так он покажет мне парочку плащей и коралловых бус и мало что сможет к этому прибавить. До людей ли ему, когда он занят своими клещами, жуками, бабочками!” –
Знаю, ты находишь странным, что моя тяга к исследованиям направлена исключительно на царство насекомых, и мне, действительно, нечего тебе ответить, кроме того, что высшие силы именно эту склонность так вплели в мой душевный организм, что все моё “я” способно осуществиться только в ней. Но ты не сможешь упрекнуть меня, будто из-за этого стремления, которое тебе представляется странным, я перестаю заботиться и забываю о людях, тем более о родных, друзьях. Никогда я не дойду до состояния того старого подполковника из Голландии – но чтобы сразу обезоружить тебя сравнением, которое тогда тебе придётся провести между ним и мною, я сейчас расскажу тебе любопытную историю, пришедшую мне на ум. – Старый подполковник (я познакомился с ним в Кёнигсберге) по части насекомых был самым усердным, неутомимым естествоиспытателем из всех когда-либо живших. Остальной мир для него не существовал, и единственное, чем он проявлял себя в человеческом обществе, были невыносимая, нелепейшая жадность и навязчивая идея, будто когда-нибудь его отравят белым хлебом. – Если не ошибаюсь, этот белый хлеб по-немецки называется “булка”. – Такой хлеб он лично выпекал для себя каждое утро, брал с собой, когда приглашали к столу, и невозможно было заставить его отведать другого хлеба. О его ненормальной жадности тебе даст достаточное представление тот факт, что он, крепкий, несмотря на возраст, мужчина, вышагивал по улицам с далеко отставленными от туловища руками, чтобы... старая шинель не изнашивалась, а хорошенько сохранялась! Но к делу! – У старика на всём белом свете не было родных, кроме младшего брата, жившего в Амстердаме. Тридцать лет братья не встречались; тут амстердамец, движимый потребностью ещё раз повидать брата, отправляется в Кёнигсберг. – Он входит в комнату старика. – Старик сидит за столом и, сгорбившись, разглядывает в лупу чёрную точечку на белом листе бумаги. Брат издаёт громкий радостный крик, хочет броситься старику на шею, но тот, не сводя глаз с точечки, отмахивается и повторяет “тсс – тсс – тсс”, чтоб заставить его замолчать. “Брат, – восклицает амстердамец, – брат, ты что! – Георг здесь, твой брат здесь, приехал из Амстердама, чтоб ещё разок повидаться на этом свете с тобою, которого не видел уже тридцать лет!” – Но старик не двигается с места и шепчет: “Тсс – тсс – тсс, зверёк умирает!” – Тут только амстердамец замечает, что чёрная точечка – это червячок, который корчится и вьётся в агонии. Амстердамец, уважая страсть брата, тихо садится подле него. Но по прошествии часа, в течение которого старик не удостоил своего брата ни взглядом, тот вскакивает в нетерпении, покидает комнату с грубым голландским ругательством, тут же прыгает в карету и возвращается в Амстердам, на что старик не обращает ни малейшего внимания! – Спроси себя, Эдуард: если б ты вдруг вошёл в мою каюту и застал меня углубившимся в наблюдение над каким-нибудь примечательным насекомым, продолжал бы я тогда неподвижно рассматривать насекомое или бросился бы тебе в объятья?
Подумай ещё о том, мой дорогой друг, что царство насекомых самое удивительное, таинственное в природе. В то время, как мой друг Бротон имеет дело с растительным миром и с высокоразвитым миром животных, я поселился на родине странных, часто не поддающихся разгадке существ, которые образуют переход, связующее звено между теми двумя мирами. – И всё же! – я заканчиваю, чтоб не утомлять тебя, и только добавлю, чтобы ты и твоя поэтическая душа совсем успокоились, совсем примирились со мною, что один остроумный немецкий поэт назвал насекомых в их роскошном красочном наряде цветами, обретшими свободу. Наслаждайся этим прекрасным образом! –
Вообще – зачем я столько наплёл в оправдание моей склонности? Не для того ли, чтобы уговорить самого себя, будто на О-Ваху меня влечет лишь потребность, общая всем исследователям, а не странное предчувствие какого-то волшебного события, к которому я приближаюсь? – Да, Эдуард! в этот самый миг предчувствие охватывает меня с такой силой, что я не в состоянии продолжать! – Ты сочтёшь меня сумасбродным мечтателем, но в моей душе, действительно, поселилась уверенность, что на О-Ваху меня ждёт величайшее счастье или неминуемая гибель! –
Верный тебе и т.д.
4
Тот же к тому же
Хана-руру на О-Ваху, 12 дек. 18** года
Нет! – я не мечтатель, но существуют предчувствия – предчувствия, которые не обманывают! – Эдуард! – я счастливейший из людей под солнцем! я достиг пика своей жизни. – Но как рассказать тебё все, чтобы ты до конца прочувствовал мое блаженство, мой невыразимый восторг? – возьму себя в руки, посмотрим, сумею ли я спокойно описать тебе всё, как было.
Недалеко от Хана-руру, резиденции короля Теимоту, где он дружески принял нас, есть прелестная роща. Туда я отправился вчера, когда солнце уже начинало клониться к горизонту. Я хотел, если удастся, поймать очень редкую бабочку (название тебе ничего не скажет), которая начинает свое бесцельное круженье после захода солнца. Было душно, в воздухе стоял дурманящий аромат душистых трав. Когда я вошёл в лес, то ощутил странный сладкий страх, меня пронизал таинственный озноб, разрешившийся томными вздохами. Ночной бражник, за которым я вышел, вспорхнул прямо передо мною, но мои руки бессильно повисли, я, как парализованный, не мог сдвинуться с места, не мог преследовать бражника, который улетал всё дальше в лес. – Тут чьи-то незримые руки повлекли меня в кусты, которые встретили меня лепетом и шелестом нежными, словно любовные речи. Едва ступив туда, я обнаруживаю – О небо! – на сверкающих голубиных крыльях, как на пёстром ковре, лежит самая очаровательная, прекрасная, милая островитянка, какую я когда-нибудь видел! – Нет! – лишь очертания указывали на принадлежность красавицы к обитательницам острова. – Цвет, осанка, вся наружность были иными. – У меня дыхание перехватило от блаженного испуга. – Тихонько приблизился я к крошке. – Казалось, она спала – я поднял её, я унес её с собой – бесценнейшее сокровище острова стало моим! – Я назвал её Хайматохарэ, оклеил всю её комнатку красивой золотой бумагой, устроил ей постель из тех самых пёстрых, блестящих голубиных перьев, на которых её нашел! – Она как будто понимает, чувствует, что значит для меня! Прости, Эдуард – я прощаюсь с тобою – я должен посмотреть, что делает моя красавица, моя Хайматохарэ – сейчас открою её комнатку. – Она лежит на своей постели, играет с пёстрыми пёрышками. – О Хайматохарэ! – Прощай, Эдуард!
Верный тебе и т.д.
5
Бротон – губернатору Нового Южного Уэльса
Хана-руру, 20 дек. 18** года
Капитан Блай уже прислал Вашему Превосходительству подробный отчёт о нашем благополучном плавании, а также, конечно, не упустил случая похвалить дружеский прием, какой нам оказал наш друг Теимоту. Король восхищён богатым подарком Вашего Превосходительства и не устаёт повторять, что мы можем считать своим всё, что только О-Ваху производит полезного и ценного для нас. Красный плащ с золотым шитьём, который Ваше Превосходительство милостиво поручили мне передать в подарок королеве Кахуману, произвёл на неё такое глубокое впечатление, что она утратила прежнюю весёлую непринуждённость и ударилась в разные фантастические чудачества. Рано утром она уходит в дремучую, безлюдную лесную чащу и репетирует, то так, то этак перекидывая плащ через плечо, пантомимы, которые разыгрывает по вечерам перед собравшимися придворными. При этом на неё часто нападает странная безутешность, от которой немало страдает добрый Теимоту! – Но пока мне всё-таки нередко удается развеселить горюющую королеву завтраком из жареной рыбы, которую она очень любит и в конце запивает хорошей порцией джина или рома, что сильно облегчает её болезненное томление. Удивительно: Кахуману повсюду преследует нашего Менциеса, а если думает, что её никто не видит, то заключает его в объятия и называет самыми ласковыми именами. Я прямо готов поверить, что она тайно в него влюблена. Кроме того я вынужден, к сожалению, сообщить Вашему Превосходительству, что Менциес, от которого я ожидал только хорошего, скорее мешает мне в работе, чем помогает. На любовь Кахуману он как будто не желает ответить, зато охвачен другой безумной, даже преступной страстью, заставившей его сыграть со мной прескверную шутку, которая, если Менциес не образумится, навсегда нас поссорит. Я даже раскаиваюсь, что просил Ваше Превосходительство позволить ему присоединиться к экспедиции на О-Ваху. Но как мог я предположить, что человек, за столько лет ни разу не разочаровавший меня, внезапно в странном ослеплении так переменится. Позже я позволю себе подробно изложить Вашему Превосходительству обстоятельства происшествия, которое глубоко меня оскорбило, а если Менциес не исправит того, что натворил, то и попросить у Вашего Превосходительства защиты от человека, позволяющего себе враждебные действия в отношении того, чья душа всегда была ему открыта. С глубоким уважением и т.д.
6
Менциес – Бротону
Нет! – дольше я этого не выдержу! – Ты избегаешь меня, бросаешь на меня взгляды, в которых я читаю гнев и презрение, ты говоришь о неверности, о предательстве так, что я вынужден отнести это на свой счет! – И всё-таки во всём царстве возможностей я напрасно ищу причину, способную хоть как-то оправдать подобное обращение с вернейшим из твоих друзей. Что я тебе сделал? что такого натворил, что тебя обидело? Конечно, лишь недоразумение заставило тебя на мгновение усомниться в моей дружбе, в моей верности. Прошу тебя, Бротон, открой мне злосчастную тайну, стань снова моим, как прежде.
Дэвису, который передаст тебе этот листок, приказано просить о немедленном ответе. Нетерпение жестоко терзает меня.
7
Бротон – Менциесу
И ты ещё спрашиваешь, чем меня оскорбил? Правда, такая непринужденность вполне к лицу тому, кто возмутительным образом попрал дружбу, нет, попрал общечеловеческие права, закреплённые в гражданском кодексе! – Ты не хочешь меня понять? Так я крикну тебе, чтоб весь мир слышал и ужаснулся твоему грязному поступку – да! я крикну тебе прямо в уши имя твоего преступления! – Хайматохарэ! – да! Хайматохарэ назвал ты ту, которую украл у меня, которую скрываешь от всего мира, которая была моею, и я собирался с блаженной гордостью назвать её моею в анналах вечности! Но нет! я всё ещё не хочу сомневаться в твоей добродетели, хочу верить, что твоё честное сердце победит злосчастную страсть, толкнувшую тебя на безрассудство! – Менциес! – Отдай мне Хайматохарэ, и я прижму тебя к груди как вернейшего друга, как моего брата по духу! И забудется мучительная рана, которую ты нанёс мне твоим – необдуманным поступком. Да – только необдуманным, не вероломным, не преступным я назову похищение Хайматохарэ. – Отдай мне Хайматохарэ! –
8
Менциес – Бротону
Друг! Что за странное безумие на тебя нашло? У тебя – у тебя я будто бы похитил Хайматохарэ? Хайматохарэ, которая, как весь её род, не имеет к тебе ни малейшего отношения – Хайматохарэ, которую я нашёл свободной, среди свободной природы, уснувшей на великолепном ковре, я, первый, кто посмотрел на неё любящим взором, первый, кто дал ей имя и положение! – Поистине, если ты называешь меня вероломным, то мне придется обругать тебя сумасшедшим, потому что, ослеплённый презренной ревностью, ты претендуешь на то, что стало моим и останется моим навеки. Хайматохарэ моя, и я назову её моею в тех анналах, где ты рассчитывал похвалиться чужой собственностью. Никогда я не отпущу от себя мою возлюбленную Хайматохарэ, всё, самую жизнь свою, которая ведь может осуществиться только через неё, я с радостью отдам за Хайматохарэ! –
9
Бротон – Менциесу
Бессовестный вор! – Хайматохарэ, видите ли, не имеет ко мне отношения? Ты её нашел на свободе? Лжец! разве ковёр, на котором спала Хайматохарэ, не принадлежал мне, разве по этому признаку ты не должен был понять, что Хайматохарэ принадлежала мне – одному мне? Отдай мне Хайматохарэ, или я поведаю миру о твоем преступлении. Не я, а ты – ты один ослеплён презреннейшей ревностью, ты хочешь похвалиться чужой собственностью, но это тебе не удастся. Верни мне Хайматохарэ, или я объявлю тебя презреннейшим подлецом! –
10
Менциес – Бротону
Сам ты трижды подлец! Только вместе с жизнью я оставлю Хайматохарэ!
11
Бротон – Менциесу
Только вместе с жизнью ты, подлец, оставишь Хайматохарэ? – Ладно, тогда пусть оружие решит завтра вечером в шесть, на пустынной площадке за Хана-руру, около вулкана, кому владеть Хайматохарэ. Надеюсь, твои пистолеты в порядке.
12
Менциес – Бротону
Буду в условленный час на условленном месте. Пусть Хайматохарэ станет свидетельницей битвы за обладание ею.
13
Капитан Блай – губернатору Нового Южного Уэльса
Хана-руру на О-Ваху, 26 дек. 18** года
Сообщить Вашему Превосходительству об ужасном происшествии, отнявшем у нас двоих из наиболее ценных людей – мой печальный долг. Я давно заметил, что между господами Менциесом и Бротоном, которые раньше, связанные близкой дружбой, казались едины сердцем и душой и никогда не разлучались, произошла размолвка, причем никто и близко не догадывался о причине. Под конец они старательно избегали личных встреч и обменивались письмами, которые наш штурман Дэвис носил туда-сюда. Дэвис рассказал мне, что оба каждый раз при получении письма впадали в сильнейшее волнение, и что особенно Бротон под конец прямо-таки рвал и метал. Вчера вечером Дэвис заметил, как Бротон зарядил свои пистолеты и поспешил за околицу Хана-руру. Он не сразу меня нашел. Когда он наконец сообщил мне о своем подозрении, что Менциес и Бротон, возможно, собрались стреляться, я тут же отправился вместе с лейтенантом Колнетом и корабельным хирургом г-ном Видби на пустынную площадку возле вулкана, расположенного рядом с Хана-руру. Ведь, как я рассудил, если и вправду речь шла о дуэли, то эта местность лучше всего подходила для неё. Я не ошибся. Уже на подходе к площадке мы услышали выстрел и сразу за ним второй. Мы ускорили шаги, как только могли, но всё же опоздали. Менциеса и Бротона мы увидели лежащими на земле в луже крови, со смертельными ранениями – у первого в голову, у второго в грудь –, обоих без малейших признаков жизни. – Их разделяло меньше десяти шагов, а посередине между ними лежал злосчастный предмет, который, как следует из бумаг Менциеса, послужил причиной ненависти и ревности Бротона. В маленькой коробочке, оклеенной красивой золотой бумагой, среди блестящих перьев я обнаружил очень странного вида, приятной окраски маленькое насекомое, которое сведущий в естественных науках Дэвис назвал вошью, но которое, прежде всего по цвету и по чрезвычайно своеобразной форме задней части туловища и ножек, значительно отличалось от всех ныне известных существ этой породы. На крышке было написано имя: Хайматохарэ.
Менциес нашёл этого странного, до сих пор совершенно неизвестного зверька на спине красивого голубя, которого подстрелил Бротон, и хотел, как первооткрыватель, представить его научному миру под именем Хайматохарэ. Бротон же утверждал, что первооткрыватель он, потому что насекомое сидело на тушке подстреленного им голубя, и хотел присвоить Хайматохарэ. Из-за этого и возникла роковая ссора между обоими джентльменами, стоившая им жизни.
Замечу кстати, что г-н Менциес объявил зверька представителем нового вида и поместил его между, с одной стороны, pediculus pubescens, thorace trapezoideo, abdomine ovali posterius emarginato ab latere undulato etc. habitans in homine, Hottentottis, Groenlandisque escam dilectam praebens, а с другой стороны, nirmus crassicornis, capite ovato oblongo, scutello thorace majore, abdomine lineari lanceolato, habitans in anate, ansere et boschade.***
Из этого описания г-на Менциеса Ваше Превосходительство соизволите сами заключить, насколько зверек уникален в своем роде, а я могу, наверное, хоть я и не настоящий естествоиспытатель, добавить, что насекомое, при внимательном рассмотрении через лупу, обнаруживает некую необычную привлекательность, что следует приписать, прежде всего, блестящим глазкам, красиво разрисованной спинке и какой-то грациозной лёгкости в движениях, вообще отнюдь не свойственной подобных зверькам.
Жду распоряжения Вашего Превосходительства насчёт того, должен ли я, тщательно упаковав злосчастного зверька, переслать его в музей, или же, как причину смерти двух превосходных людей, утопить в море.
До высокого решения Вашего Превосходительства Дэвис сохранит Хайматохарэ в своей хлопчатобумажной бескозырке. Я возложил на него ответственность за её жизнь и здоровье. Разрешите, Ваше Превосходительство, уверить Вас и т.д.
---
*** Лобковая вошь с трапециевидной грудной клеткой, с овальным брюшком, сзади срезанным, по бокам переливчатым и т. д., живущая на человеке, служащая излюбленной наживкой готтентотам и гренландцам, …пухоед голубиный толстоусый, с яйцевидной продолговатой головой, с крупными тазом и грудной клеткой, с полосатым ланцетовидным брюшком, живущий на утках, гусях и гончих собаках (лат.).
---
14
Ответ губернатора
Порт-Джексон, 1 мая 18** года
С глубочайшим прискорбием, капитан! я прочёл Ваше сообщение о печальной кончине двух наших славных естествоиспытателей. Неужели научное рвение способно завести человека так далеко, чтобы он забыл о своих обязанностях друга и даже гражданина? – Надеюсь, что господа Менциес и Бротон были похоронены самым достойным образом.
Что касается Хайматохарэ, то Вам, капитан! из уважения к памяти несчастных естествоиспытателей надлежит погрузить её в море с обычными почестями. Остаюсь и т.д.
15
Капитан Блай – губернатору Нового Южного Уэльса
На борту “Дискавери”, 5 октября 18** года
Распоряжения Вашего Превосходительства в отношении Хайматохарэ выполнены. В присутствии команды, одетой в парадную форму, а также короля Теимоту и королевы Кахуману, которые поднялись на борт в сопровождении первых лиц королевства, вчера вечером ровно в 6 часов лейтенант Колнет вынул Хайматохарэ из хлопчатобумажной бескозырки Дэвиса и поместил её в коробку, оклеенную золотой бумагой, которая прежде служила ей жилищем, а теперь должна была стать её гробом, укрепил упомянутую коробку на большом камне, и я лично, под троекратный ружейный залп, бросил её в море. Вслед за этим королева Кахуману завела песню, которую подхватили все о-вахуане и которая звучала так отвратно, как требовала возвышенная торжественность момента. Затем был произведён повторный троекратный салют из ружей, и команде раздали мясо и ром. Теимоту, Кахуману, а также остальным о-вахуанам были предложены грог и другие угощения. Добрая королева всё никак не может примириться со смертью своего ненаглядного Менциеса. Чтобы почтить память любимого человека, она воткнула себе в задницу большой акулий зуб, и рана до сих пор причиняет ей большие страдания. Должен ещё упомянуть, что Дэвис, преданный опекун Хайматохарэ, произнёс чрезвычайно трогательную речь, в которой, после краткой биографии Хайматохарэ, говорилось о непостоянстве всего земного. Самые суровые матросы не могли сдержать слёз, а Дэвис, издавая в точно рассчитанных паузах подобающее стенание, заставил о-вахуан жутко разреветься, что немало повысило значительность и торжественность церемонии.
Разрешите, Ваше Превосходительство, и т.д.
Комментариев нет:
Отправить комментарий