Помешанный. 10

Общественный сад

Охранники, под сенью мерно дышащей берёзовой кроны, оканчивают полдник.

Они неизменно устремлены туда, в стихию, в широкий мир, где летали высоко и далеко, пока были молоды – ходили в плаванье, как птицы отправляются в перелёт, под влиянием сезона. И сейчас то и дело в нём гуляют, пусть недалеко и тихо, и он любит навещать их. Время от времени их свистают наверх, как встарь. Сегодня выдался как раз такой день; когда гость из резиденции, покурив с ними, поспешно исчез в черноте распахнутой двери, крабовидный страж говорит прямоугольному: “Как хочешь, а… раз с утра наверху такая суета, то и нас не минует.” – Он разливает по чашкам остатки кофе.

“Тсс, – отзывается Параллелепипед, – слышишь? Никак, шу Паэту зовёт.” – Охранники замолкают. Парето высовывается из окна площадки и вновь подаёт голос. – “Ну вот, что я говорил!” – замечает Краб вполголоса, и его длинный рот под крючковатым носом, на круглом лице превращается в полумесяц. То ли он доволен развлечением, то ли тем, что предсказанье сбылось. Параллелепипед, крякнув, поднимается со стула.

Наверху Парето, как всегда быстрый и точный, передаёт ему поручение шефа.

Надо сходить за одной девочкой, у которой обоих родителей заперли на неделю за нарушение трудовой дисциплины с отягчающим обстоятельством – неуважительным высказыванием в адрес местного суда. Они хорошо знакомы начальнику конторы, живут через дом от него на Длинной улице, он с ними в школу ходил; девочка – их поздний и единственный ребёнок, да ещё инвалид. С ней ничего не должно случиться. Действуйте!

Кофейные посиделки на задворках мгновенно свёртываются; Краб, сунув за пазуху адрес и ключи, идёт разобраться по хозяйству – с обедом, мусорным ведром, почтовым ящиком, соседями –, а его товарищ отправляется в общественный сад. Там занимается кружок рисования. Утром арестованные успели отвести дочь туда, теперь надо помочь ей вернуться домой.

Параллелепипедный охранник шагает, как циркуль, напрямик через дворы, пересекает улицу с оранжереей, Длинную улицу, открывает одну из бесчисленных калиток в стене, поднимается в горку по нескончаемой, плавно загибающейся вправо лестнице и уже через двадцать минут после разговора с Парето оказывается перед воротцами маленького парка, предназначенного дамам с колясками, детям, старикам и собакам.

Общественный сад, на высоком месте, охвачен с этой стороны сетью дворов и переулков, рядом всего одна прямая улица, да и та в две полосы – как раз на неё выходят парадные ворота: металлическая дуга и под ней металлические створки, как паутина.

Позади видны лиственницы, теснящиеся к ограде, потом сосны, группами среди луга, далеко впереди три дуба на полуповёрнутом ко входу косогоре; единственная асфальтовая прямая дорожка начиная от входа кое-как обсажена липами, дальше липы теряются, остаются скамейки. От неё влево по склону скользят наверх другие, изогнутые и посыпанные песком. Там, наверху, видны скамейки; если приблизиться к ним, обнаружишь позади лёгкую разруху, бетонные блоки, заросшие полынью, следы детских игр и забор, отделяющий соседнюю фабрику. Справа от асфальтовой дорожки скромно укрылись в кустах административно-хозяйственный домик и туалетик при нём; перед парадным крыльцом домика устроена круглая клумба с двумя лавками для её созерцания и фонтанчиком посередине.

Охранник длинными шагами проходит мимо лавок, здоровается, отвечает на приветствия. Начался послеобеденный заход, публика ещё в движении, не все уселись, не всем пока хочется сидеть – а детям и подавно, они бесятся на склоне, их полку то и дело прибывает.

Поравнявшись с административным домиком, охранник замечает под дубами мольберт, приваленные к пригорку костыли и двух девочек, внимающих руководительнице кружка; та затеяла что-то объяснять, чтобы время шло незаметно. Руководительнице, конечно, давно хочется есть, детям тоже, но она задержала и девочку-инвалида, и собственную дочь, показывая им, судя по жестикуляции, законы перспективы.

Мимо от дальнего, загнутого конца склона, от “взрослой” площадки над дубами, к выходу тянется косяк жужжащих студентов; Параллелепипед попадает прямо в него и зорко присматривается: видать, трудолюбивые пчёлки наладились жалиться. Кто-то приветствует: “шу Амброджо…” –, он ласково кивает и, на миг придержав парня, коротко и выразительно грозит ему пальцем. О чём это они?

Тем временем воспитательница разогнулась, оторвалась от мольберта и смотрит в его сторону. Заметила.

“Знаем мы этих.” Нет, действительно, охраннику знакомы многие из ребят; радикалы. Сегодня жужжали что-то уж очень свирепо. – Сказать Парето, чтобы предупредил знакомого старейшину. Не хватало ещё одного массового культпохода за решётку. Дело даже не в том, что нагорит от Совета, как охранникам единственного крупного магазина Длинной улицы, когда они проворонили того буяна (неизвестно, сколько сил и времени придётся ещё положить Совету на его вызволение из дурдома). Даже не в этом дело. Так; самому жаль.

…Охранник поздоровался, представился, шутит, достаёт из кармана самодельную деревянную куколку, у которой, несмотря на малый рост, двигаются ручки и ножки; к тому же, он с большим прилежанием её раскрасил, чем слегка горд. Девочке нравится, и она без расспросов позволяет унести себя из парка; следом тянутся руководительница с дочкой, каждая несёт по костылю. На полпути они отстают, чтобы запереть мольберт с красками в круглом домике среди кустов, похожем на заколоченную беседку; потом снова нагоняют.

Охранник опять приветствует людей на скамейках, кивком, взглядом: ностальгическое обозрение медленно отплывающих в даль великолепий.

Под ажурной дугой он в последний раз оглянулся: склон, четырёхцветный мяч, снующие дети, скамейки над склоном, дубы.