Помешанный. 11

Четвёртая инстанция

Гость, прикрыв глаза, отхлёбывает кофе в трактире, в столь ранний час, что даже местных почти нет – два человека заскочили, хлопнули по напёрстку, закусили тем, что в резиденции назвали бы кексом –, и пробует включить соображалку, чтобы найти вариант объяснения предстоящему визиту. Предположить, о чём спросят, и подготовить ответ. Из распахнутого, только что вымытого окна мелкими волнами наплывает свежесть; гость блаженно втягивает её носом и, на двадцатом или тридцатом вдохе, наконец обретает способность открыть глаза.

В окно он видит тротуар с аккуратно скрепленными и залатанными известняковыми плитами – они оправлены в бордюрный камень и цементные швы; старый асфальт проезжей части; пятиэтажный дом напротив с опущенными ставнями; гость подвигается и облокачивается на подоконник, стараясь поймать как можно больше ветра, в котором, кажется, ещё звенит рассветное приветствие воробьёв, дружно скандирующих “чив! чив! чив!” (не в разнобой, как днём).

Ашерету проехал в сторону перекрёстка, расстояние велико, да и заметил его гость поздно – да и столбняк…

Этим велосипедом, вероятно, пользовались ещё его родители.

Едет и насвистывает что-то, придерживая руль одной рукой. Истинный король в городе он: король и босяк, нераздельно. Облупленный велосипед прекрасен, как корабль или крылья.

Вечно утренняя смелость. Паспортный возраст и род занятий не имеют отношения к молодости этих черт: она берётся от постоянного свёртывания и укладывания в себе, аккуратно, как делают с армейской постелью, неиссякаемой удали. Воля кружит морскою птицей, обводит её, собранную в сердцевине, неустанно чертит, замыкает, возобновляет магический круг; и удаль проступает, как солнце сквозь морозные стекла. Его появление рядом само по себе умиротворяет: поля его свободы, безмятежность реяния в безлюдье, среди солнца и высоких трав, могут отзываться снаружи только миром. Огромный благословенный покой. –

Вот скрылся; в переулке медленно тает его след.

…Гость допил кофе, вздохнул, расплатился и отправляется на бюрократическую каторгу. “Зачем я теперь-то им понадобился? Старик…?” Лучше не думать о худшем. :-) – Бредёт, где только что проехал велосипед: ноги шагают, не надеясь поспеть за ним, в четвёртую инстанцию, а мысли так к нему и прилипли.

Почему-то тебе дано встречать вестника лишь мельком, словно тот торопится дальше, по обыкновению почтальонов. Остаётся размышлять, что на сей раз означало его явление. (В детстве после него нечто произошло: умерла бабушка, родители переехали в другой район, мальчику пришлось осваиваться в новой школе, которая так и не успела – или не могла – ему понравиться, как прежняя. Зато его учебные достижения удивили родителей, он быстро пошёл в гору и сам не успел глазом моргнуть, как очутился в университете, о котором, правду сказать, прежде никогда не мечтал. И где-то курсе на втором с удивлением обнаружил, что он давно и прочно взрослый.)

Как бы там ни было, Ашерету встретился кстати. Мелькнул рядом, напомнил, и день будет смягчён и озарён его расположением, по счастливому случаю доставшимся тебе. Словно проводил тебя к месту нежеланной, постылой битвы хрен знает за какие выгоды и права…

Гость идёт по невидимому следу стёртых шин, и редкие прохожие в переулочках легки и задумчивы то ли от этого, то ли от чистого раннего света.

* * *

А вот и четвёртая инстанция. Этот дом врос в отрог известняковой скалы, позади крыши виднеются крупные, почти грозные уступы, в которых выточены жилища. Едва миновав коленце-перекрёсток и завидя знакомый забор, гость мигом обрёл ясность и собранность. Просили зайти к открытию, т.е. к восьми. Что за спешка?

Разговор открыт и прост, и повод – не придраться: плешивый чиновник интересуется, не нужна ли помощь с лицензией на скупку промысловых изделий, “а то в некоторых мануфактурах у нас чрезмерно осторожничают из-за небольшой разницы между общегосударственными и местными правилами лицензирования... Да вы не волнуйтесь, пустяк… Но г-н Баравалле упомянул об этом. Он не хотел бы, чтобы у вас возникли какие-то препятствия в ходе закупок. Кстати, вы довольны вашим партнёром?”

Это ещё что?… Началось?

“…Что ж, прекрасно, прекрасно. – Чиновник почти развеселился, у него словно от сердца отлегло; переставил зачем-то местами ручку и карандаш в подставке, отложил папку с делом гостя направо и вдруг спрашивает: – Обедаете в ближайшем трактире? Прекрасная кухня, симпатичные люди…”

Гость подтверждает.

“Вас непременно сделают постоянным представителем; вы ведь в своё время изучали язык княжества, не так ли?” – “Вы прекрасно осведомлены. Но это было давно и продолжалось не больше года.” – “Когда знания уже есть, их легко освежить. Вы, полагаю, так и поступите? Сейчас пособий выпускают мало, но для начала могу порекомендовать вот этот разговорник – вы его, случаем, ещё не приобрели?” – “…Не могу отрицать.” – Гость изогнул уголки рта и превратился в идола непроницаемой любезности. – “А! вероятно, предложили в конторе?” – “Да.” – “Помимо немногочисленных современных изданий, существует и обширная старая литература по диалекту; однако, чтобы разобраться в ней и выбрать самое толковое, нужен знаток. Интересно, что ещё они вам рекомендовали.” – Вместо ответа гость расстёгивает молнию на портфеле и выкладывает на стол точно такой же, как у чиновника, разговорник, тонкий базовый курс в твёрдой обложке, среднего формата, подробную карту N*** с окрестностями, красненький справочник “национальных особенностей”, составленный в развлекательно-шутливой манере и с упором на местную кухню, календарик с национальными праздниками. “Судите сами.” – “Замечательно! К тому же, у вас есть главное – практика. Трактир – идеальное место для упражнения в аудировании.”

От следующей реплики собеседника гость превращается в кусок льда.

А разговор течёт дальше, по видимости безмятежно: словно чиновник четвёртой инстанции позволил себе маленький отдых и болтает со знакомым клиентом.

Но вызвал его только для этой беседы. Теперь ясно.

Снаружи ветер замер. День будет тих.

Они говорят вполголоса.

Кабинет мал.

(Посетитель боится сделать лишнее движение; кажется, что в тесных затенённых комнатках и замершем за дверью коридоре падение тишины привело бы к немыслимым последствиям. Он сдерживается, чтобы не бросать слишком часто взгляды в окно. А что там есть? Стиснутое подобие двора и вечный древний забор, с этой стороны такой же светлый, свинцово-жемчужный, как снаружи; и ближе ничего примечательного – два клёна с расстановкой, гость краем глаза видит один из них и помнит второй. Отсутствие предметов обостряет внимание к редким людям; так ли они редки? но среди густой пустоты становятся такими: она плотно облепливает каждого вступающего во двор.)

Возмущение от внезапного допроса застряло на полпути к словам: гость сознаёт, что чего-то недопонял.

Отвечает, открыто и степенно: как же. Знаю такого. Встречал в трактире; да, поговорили раза два за едой. На светские темы. Больше? А что я мог бы от него узнать полезного? О, в такие тонкости мне вдаваться некогда: я здесь по работе, как вам известно. Да? что вы говорите… Действительно. И всё-таки моё дело сторона. Не хочу показаться нелюбезным, но у каждого свои проблемы, и мне важнее мои. Вопросом, который вас интересует, я не владею. –

Только за воротами он позволит себе поёжиться и подумать шёпотом, боясь, как бы из окон дома ему не заглянули под крышку черепа: “Такие вещи не затеваются на местном уровне. Могут исполняться и на нём, но затевает их то самое ведомство в резиденции.” Гость как-то косо поворачивает голову на фоне серой ленты забора, и, отразившись в глазах дамы с авоськой на той стороне, замечает, что на миг вид у него самого стал, как у психа.

Почти выбежав из коленца на кривой перекрёсток, встряхивается и старается рассуждать трезво: рука резиденции – преувеличение, что я за птица, чтобы мной интересовались там. Расспросы, разумеется, понадобились не для получения недостающих сведений об Ашерету: худшего источника информации, чем командированный чужак, не найти. Просто местные влиятельные круги мне объяснили, с кем здесь не следует водиться.

Или…

Есть варианты.

Например, отпугнуть меня от трактира, а людей в трактире – от меня, чтобы я не превратился в их сторонника. (Хотя что я знаю! у них должны быть в резиденции заступники посерьёзнее.) Для этого некто действительно помогающий четвёртой инстанции сегодня же подскажет завсегдатаям трактира: не слишком ли часто чужак наведывается в переулочки? Зачем теперь-то, когда сделка утверждена? И почему не обедает в гостинице? Там дешевле.

Или, наоборот: зачем-то хотят, чтобы я раззвонил о допросе в резиденции; пожаловался на маразм; чтобы о моих злоключениях написали газеты, началось разбирательство, какую такую тайную полицию завёл себе подестà, и ––

Так или иначе, теперь ясно, на что в последний раз намекал старик-чиновник. Остаётся вопрос, зачем ему моя лояльность. Какую игру я мог бы ему – им испортить? или исправить. – Опять тобой руководят: вслепую, втёмную. Остаётся предположить, что ты попал сюда в момент, когда и соломинка, не вовремя упав, может опрокинуть весь воз.

…Нет, слишком чудовищно. Хотя что может быть слишком для местных психов? Или, опять же: неместных.

(Гость, задумавшись, ясно видит просёлок за северной окраиной, на котором уже никого нет. Жуть наплыла и схлынула; теперь гость грустит и старается рассмотреть узкие следы шин, рассыпающиеся на подсохшей земле.)

Он, конечно, не произнёс ни полслова лишнего; но кто знает, одного ли его спрашивали.