Помешанный. 17

Совет

Ночью гость спит, не нуждаясь в таблетке; глубоко, безмятежно, без снов. Снаружи Луна спускается, толстеет, уходит, мрак тускнеет, сильные большие деревья перед гостиницей начинают шелестеть; светает, сумерки обретают прозрачность, открывая тупик с оврагом и ж/д за ним на горе, пыльный асфальт в тупике, опущенную стальную штору в проёме авторемонта; солнце уже рядом, чистый тонкий свет обливает и заставляет светиться гостиницу, авторемонт, дом Асколи.

Выходной день, в доме все ставни заперты, кроме верхнего этажа: там ждут гостей. Дом на редкость хорош в это время суток, хороши все три этажа, из которых нижний – известняковый, и мини-балкончик на третьем, и скромный, но не намалёванный, а выточенный декор; дом так ясен и неподвижен, словно он и есть конечная точка всех путей: дальше идти незачем.

В половине восьмого утра советник Манарола поднимается на его крыльцо и нажимает старую узкую кнопку с фамилией “Асколи”.

Её маленький огонёк, когда ночь уже позади – когда кругом солнце и его косвенный отсвет, чистый и тихий, – теряется теперь и виден лишь вблизи. Огонёк устал, заметно, что пластмасса поцарапалась, впитала пыль и потускнела; минувшей ночью кнопки домофона, как созведзие, указывали путь запоздалым и уставшим.

Дожидаясь ответа, Манарола думает, что родители Манены её достойны; она должна быть довольна ими. Они не боятся. Кругом полно обратных примеров. Манарола не всё, что знает, рассказал бы народу в трактире. Не скажет им, например, почему трамвайный монополист неприлично благонамерен, почему недавно донёс на родителей девочки-инвалида с Длинной улицы за пустяковый спор с начальником бригады. Вот этот боится. Его детям гордиться не с чего. Собственно, из-за них он и боится: один его сын ушёл из дома в общежитие, да не просто, а с треском: отказался ехать в резиденцию, поступил здесь в пединститут, выбрал крамольную специальность школьного учителя языка и истории, а под конец примкнул не просто к недовольным, а к радикалам, которые и старейшинам, не то, что властям, задают работёнку… Монополист отрёкся, конечно. “Ничего общего не имею” и т.д. “Глубоко сожалею” и т.п. Сожалеет! Единственное, о чём он должен бы сожалеть – что сын, из-за крайней лояльности отца, тоже выбрал крайность, только противоположную.

Поднявшись по узкой лестнице, Манарола здоровается с хозяйкой, ожидающей у открытой двери; она провожает его в гостиную. Там уже сидят девятеро, переговариваясь вполголоса.

Не успел Манарола занять своё место, как раздаётся тихая трель домофона и является старший (председательствующий) советник; следом подтягиваются ещё двое. На часах восемь. Неофициальный Совет княжества собрался в полном составе.

Председатель поднимается, все умолкают. Оглядев присутствующих, он приступает к делу.

Напоминает последние события: открывшуюся причину гибели оранжерейщика Раджо и бурление студентов-радикалов, о котором сообщил Парето. Кроме того, поступили важные сведения, касающиеся подестà. Перед тем, как дать слово первому докладчику, старший советник напоминает, на чём все сходятся – конечную цель. Он делает это ровно, ясно, быстро, словно читает с детства знакомую молитву:

“Только с мёртвым нельзя договориться. Пока Хозяин жив и правит, он ещё не наш тупик, а наша сложная задача. Если он покинет пост, как положено, в возрасте шестидесяти лет, без скандалов, без претензий Совета к нему и его – к Совету и бывшим подданным, то княжество сохранится. Хотя дурной пример подан, и грядущих претендентов на этот пост станет трудней удерживать в границах разумного.

Досрочное смещение подестà означает, в нашем положении, немедленное упразднение автономии. Это давно и единодушно подтверждают все источники и в управе, и в резиденции.”

Манарола слушает, глядя в тёмную, вишнёво-шоколадную столешницу. Да. Пока часть неофициального Совета, до сих пор входящая в состав официального, тянет время. Притворяемся, что готовы апеллировать к народу и т.д., устроить этакое выступление, нужное для ввода сюда общегосударственных внутренних войск и установления прямого президентского…, лишь хотим сперва, для очистки совести, испробовать законные способы воздействия.

“Пока подестà надеется на удачу провокации, он ждёт. Занимается больше битвами с Советом, чем обработкой подданных.”

Председатель смолк, сосед Манаролы справа замечает вполголоса: “Да ему и самому неприятно делать лишнее. Раз 13,5 лет разгласились, он, действительно, может отдыхать. Ведь опасно перестараться.”

Его визави замечает: “Подестà отдыхает, зато нас хорошо нагрузил этим скандалом.”

Сосед слева оптимистичен: “Худшее позади. Мина взровалась. Прочее скрашивало ему ожидание, но ставку подестà сделал как раз на 13,5 лет. Он рассчитал, что в тюрьме, где весь персонал местный, кто-нибудь обязательно проговорится, как ни засекречивай приговор. Если мы теперь справимся, сумеем удержать людей, он потерпит поражение. Сильнее у него в запасе средства не было.”

Манарола без энтузиазма качает головой: “Но теперь он обречён”.

Оптимист настаивает: “Сами знаете, после скандала он перестал упрямиться в мелочах и расщедрился до того, что – взять хоть последний случай – дал вытянуть из себя разрешенье не запирать институт на каникулах. Преподаватели теперь проходят и даже могут по своим пропускам проводить студентов.”

Манарола всё медлит встать, и раздаётся характерный голос второго по старшинству советника, севшего на противоположном от председателя конце стола, возле двери: “Мелкие уступки больше не производят впечатления, поэтому подестà и делает их. Если и теперь удерживать народ, можно его потерять. В то же время, призвать его избавиться от Хозяина мы не имеем права. Осталось умыть руки. Тянуть время, сколько можно; ещё хотя бы месяц нам понадобится для последнего штурма его родни. Если и этот план не даст результатов, препоручим себя и княжество Всевышнему. Сами знаете, господа, что все прочие способы мы испробовали – кроме того, который нам уже десять лет подсказывает наш неудачный подестà. Два месяца назад его родственники получили из резиденции предложение не вмешиваться, всё равно-де общегосударственные власти упразднят автономию, Хозяин, лишившись княжества, превратится в частное лицо, тогда пусть делают с ним, что захотят.”

Никто не откликнулся; председатель приглашает Манаролу сделать сообщение.

Поднявшись, тот приступает к рассказу: этой весной он путешествовал для лечения за границу и там, на водах, встретил… случайно, разумеется – г-на У., престарелого дядю подестà. Тот, прежде уходивший от общения под предлогом старости и болезни, явно был доволен, что Манарола не наводит его на неприятную тему; однако за время отдыха они так сдружились на почве игры в шахматы, что старик вдруг сам заговорил о племяннике и выразил сожаление, что ничем не может на него повлиять. “Почему же!” – возразил Манарола; и старик его выслушал. –

Председатель собрания напоминает: “В тот раз, однако, вам не удалось добиться от него положительного ответа, шу Манарола.”

“Верно; а два дня назад я получил от г-на У. письмо на интересующую нас с вами тему. Непредвиденные события в семействе заставили его вспомнить о нашем разговоре. Он считает их благоприятными для удержания г-на подестà от излишней активности в княжестве. Сын единственной сестры подестà осиротел; ему только двенадцать лет, и г-н У. взялся убедить его ближайших родственников, что лучшим опекуном ему стал бы наш подестà. Это не так трудно, учитывая авторитет г-на У**. Для выполнения обязанностей опекуна подестà был бы вынужден половину времени проводить за рубежом либо взять мальчика в N***. На последний вариант прочие родственники вряд ли согласятся, учитывая, что подходящее образование тот мог бы получить только в резиденции, вдобавок здешний климат ему вреден. Мы, со своей стороны, добьёмся от официального Совета разрешения на длительные отлучки; тут-то на сцену выступит г-н С., кузен подестà, который в договоре указан как его преемник на случай безвременной кончины или иных внезапных обстоятельств, препятствующих выполнению им его обязанностей. Убедить г-на С. дядюшка г-на подестà тоже берётся. Значит…”

Советник на дальнем конце стола напоминает своим бесстрастным, волокнистым, как твёрдая древесина, голосом: “Вы помните, чем кончился визит в княжество м-ль Витале. А ведь многие ждали от него избавления.” – Собравшиеся зашевелились, поднялся тихий говор.

(Да, Манарола помнит. Сколько было вложено режиссуры в это простое, по видимости случайное событие.)

Председатель вмешивается: “Постойте, г-н Каванна, эти два случая не тождественны. В тот раз речь шла о чувствах, в этот – о долге.”

“Да, – продолжает Манарола, – и как раз на важности долга для Хозяина г-н У. основал свой расчёт. Осиротевший мальчик – последний представитель рода, если г-н подестà не вздумает всё-таки жениться. Следовательно, от его воспитания зависит судьба рода.”

Другой советник, сидящий возле председателя человек лет сорока, с беспокойством спрашивает: “Однако, если действительно можно рассчитывать на успех… допустимо ли подвергать юного князя де *** столь суровому испытанию?”

Сосед Манаролы слева живо протестует: “В своём семействе разберутся без нас! как дойдёт дело до их выгоды, они сумеют себя защитить, не сомневайтесь. А мы, если избавимся от постоянного присутствия г-на подестà в N***, предотвратим разом и его дальнейшие бесчинства, и упразднение нашей независимости.”

Председатель подводит итог обсуждению: “Остаётся тщательно продумать аргументы. Мы не можем оставить их на единоличное усмотрение г-на У.; как бы он ни был умён, мы изучили Хозяина лучше любого родственника. Поэтому советник Манарола ответит г-ну У. не позднее четверга и передаст ему наши рекомендации. Далее, я предлагаю ещё раз призвать народ к спокойствию, избегать разговоров о смещении подестà, критиковать тюремно-воспитательный метод с общих позиций, хотя, конечно, не замалчивая случай с Раджо – этот яркий пример. Неофициально пустить слух, что решающая перемена произойдёт ещё до осени.”

Постановление принимается единогласно.

Все встают. Старший советник распахивает двери гостиной, приглашает хозяев, благодарит их; все выходят размяться и покурить; хозяйка дома с младшей дочерью спешно несут из кухни скатерть, приборы, тарелки, еду. Манарола, улучив момент, отводит хозяйку в сторону: “Не позже, чем через месяц ваше дело решится положительно – вот ответ на ваш вопрос, г-жа Асколи.”