Помешанный. 12

Дядя и племянник

Днём в дверях трактира неожиданно сталкивается с выходящим Асколи, а в зале застаёт оживлённые кряканье и шипенье: “Ну, добился-таки своего старый козёл… Нет, вы подумайте!” – “Кровная месть навыворот: собственную кровь истребляет.” – “Совсем одичали люди.” – “Да… Короче, как ни крути, судари вы мои, а замели-таки нашего Ашерету”, – подводит итог трактирщик.

Гость застыл на пороге; слышит собственный голос:

– A l'é vёa?!

– Se no é vёa, é borca [«Не парус, так лодка (устоявшаяся игра слов: vёa = правда / verità и vёa = парус / velo)”], – мрачно бросает усач, а голубоглазый толстяк мягко приглашает: “Да вы садитесь.”

Никто не удивился, кроме гостя.

Он молча усаживается; официант уже несёт ему “как всегда”, и гость без околичностей погружает ложку в суп.

Город N*** правда сводит с ума, иначе как можно было до сих пор не обратить внимания? Старик-чиновник – дядя Ашерету: фамилия та же. Гость настолько привык слышать “Ашерету”, что буквы окультуренной фамилии на дверной табличке и на визитке (“Assereto”) прошли мимо его сознания. Никто не произнёс эту фамилию по-местному – ни швейцар, ни монополист, ни супруга чиновника, ни он сам.

Этот псих жаждет крови, как его кумир. А меня всего лишь тактично просили посторониться на время расправы, чтобы кровью не забрызгало.

(Сейчас в тупике у гостиницы серые свежие тучки несутся над яркой, потемневшей листвой. Через полчаса будет дождик, ветер его скоро прервёт, погонит небесное стадо дальше, на шёлково-стальной поверхности реки пропадут мелькающие кольца и появится рябь – морщинки горчащих мыслей, бегущих быстро, как тучки наверху, как сама вода по дну оврага.

Скамейка перед платаном пуста.

Гость предпочёл бы сейчас сидеть на ней.)

Вполуха слышит разговор: обедающие сочувствуют Асколи – ему придётся ходить по инстанциям, выяснять, за что и, соответственно, на сколько времени посадили будущего зятя, нельзя ли смягчить участь и т.д. При том, что и дочь до сих пор не выпустили. “Бедняга Кеку! – с чувством восклицает голубоглазый толстяк. – Как будто мало, что этот урод всю их семью разогнал.” – “Да, – кивает его сосед по столику; – никого из Ашерету не осталось на родине, один шу Кеку…”

Сморщенный кислый старичок за соседним столом нервно усмехается и делает замечание насчёт “широкого жеста” – мол, гулять так гулять, гони, кума, на копейку квасу. Чиновный фиг начал с отречения от аристократических привилегий (будто их немеряно!), кончил пожиранием собственных детей. Маньяк. – Усач спорит: ну, это уж натяжка, шу Кеку ему только племянник, да и не убьёт же он его! До людоедства у нас пока, слава богу, не доходило. – Это пока! – не сдаётся старик, и некоторые поддакивают полушутя, кивают, развивают идею, в то время как другие протестуют, поддерживая усача, когда вдруг раздаётся приглушенный, бархатный бас Манаролы, возникшего на пороге: “Если быть точным, г-ну Ассерето не от чего было отрекаться.” – Спор мгновенно гаснет, все с интересом оборачиваются к старейшине.

Он подсаживается, степенно поздоровавшись со всеми, кивнув на вопрос официанта, и поясняет: г-ну Ассерето, действительно, удалось доказать родство со знаменитыми однофамильцами, поэтому, когда здешняя ветвь рода пресеклась, наследство и титул перешли к нему. Отец его принадлежал к давно обедневшей и лишившейся нобильского звания ветви, которая уже полтора-два века не роднилась ни с одной из наших знатных фамилий. Так что… –

Гость глубоко задумался. Замечание относительно людоедства не вызывает у него возражений, он понимает, что Ашерету как “замели”, так и выпустят, но всё-таки относиться к мелочным репрессиям подестà идиллически уже не может. Устал.

Хорошо, он понимает теперь, зачем резиденция молчит, наблюдая: ждёт инициативы снизу. Пусть там не в благотворительных целях желают ограничить самоуправление княжества; но такое ограничение пойдёт ему на пользу. Помешанного хозяина примерно накажут – в суд на него, надо быть, подадут, потребуют разбирательства по месту постоянного проживания или даже, с учётом вопиющих случаев, как с Ашерету и дочерью Асколи, экстрадиции, чтобы расправиться с гадом там, где он гадил. После этого, по крайней мере, люди перестанут ходить в тюрьму, как на работу, чем и окупится упразднение смехотворной автономии. Неужели этого не понимает хотя бы г-н Манарола с его умом и кругозором? Трактирщику дороже свой трактир, мне – моё задание, и т. д., но он-то…