27.02.2013
Зал битком, толпа детишек, много отмороженных старушек-зомби, по фойе за четверть часа до начала geisterte Бородин, поэтому на что-то выдающееся надежды было мало.
Опять долгое, пространное хождение среди пюпитров.
Когда Ростовщик развязал мешок и начал пересчитывать свёртки, Редько мгновенно расстелил пальто по всей длине кровати и повторил торсом и руками его распахнувшийся, приникший жест.
Опять не доплыл на спине до обрыва рамы и наверстал остаток двумя кувырками.
Чартков на музыке перед последним безмятежным эпизодом, где говорится о зрелости ума и лет и зачитывается приглашение на выставку, обнаружил под рамой воду. Зачёрпывал её — и стряхивал; брызгая на себя, нюхая, никак не мог прийти с нею в согласие. Морщился, взглядывал с недоуменьем. С беспокойством, от которого почему-то всё не удаётся отделаться.
Катастрофа опять прошла без движения, на одних слезах. Дома Чартков основательно пошмыгал носом, утёрся... рухнул к раме на словах про отпадшего ангела; но не было в этом эпизоде настоящего содержания.
Когда молодой художник Б. начал рассказ о своём отце, он, как уже делал не раз, попятился от оркестрика; его пиджак — воспоминание — скользнул с плеч к кистям отведённых назад рук и прыгнул, теперь живой и отдельный, оглянувшемуся на подставленные руки. (Что тут скажешь: было, но поверить невозможно.) Художник прижался к нему лицом и, словно живое воспоминанье врезало ему поддых, скрючился, подковылял к раме, запинаясь то и дело, отпустил пиджак на ему предназначенное место у обрыва рейки, а сам осел возле неё на колени и плакал, скрюченный. — Вскочил с концом музыки и почти выкрикнул в сторону оркестрика, что его отец был выдающимся человеком: сам открыл законы живописи.
Единственный (зато подлинно безупречный) сияющий эпизод: рассказ о коломенских жителях и их ростовщиках. Содержательное порхание (-; . Поток связных движений, танец и рассказ; он начался со взаимного переченья кистей — они перебивали, осаживали друг друга: ты куда, нельзя! — а дальше началась ловля процентов справа и слева, поначалу лёгких, всё утяжелявшихся, пока дело не кончилось борьбой с едва выносимой тяжестью и раскорячкой — правда, не такой чудовищной, как прежде. — Казалось бы, синтез уже бывшего, но что за великолепием оказалось целое, в которое вплавились эти начало и конец! Лёгкий, скорый поток мелких движений — и ничего лишнего, случайного. Только смысл.
В эпизоде внезапной зависти Редько крутился, кувыркался вокруг Уткина и в конце, оказавшись опять впереди, прокатился туда-сюда колбаской — быстро, ловко.
(Это в нём и подкупает: что бы он ни задумал, он делает это легко и отчётливо, причём без телесного азарта: любое движение смотрится у него, как чистый эксперимент ума, иногда неожиданный до каприза, странный, но всегда естественный. Так проявляется мысль, а не удаль.)
В пустыни старый художник поднял руки после того, как об этом сообщил текст, и, уходя назад в монастырь (пятясь к кровати), всё тянул их туда, где обрёл самое важное, медля с этим расстаться, словно опасаясь, что новой встречи не будет:
Fazei crescer os meus dedos
P'ra desvendar os segredos
Num cêu que não é só meu (-; .
Поскольку вода Чарткова требовала параллели — воды старого художника, тот всё-таки помылся немного, не скидывая капюшона, согнувшись под бременем усталости; скоро улёгся на спину, и кончилось всё рукой, тянувшейся к небу и мелко дрожавшей.
Получилась одна только усталость, один только груз лет и горя, который ничто не снимет, который не уйдёт вместе с виной.
...В целом не фонтан, и всё же грешно было бы пропустить оживший пиджак и рассказ о Коломне.
Комментариев нет:
Отправить комментарий