Ad Leuconoën

1. Гуляние

…Опять ажурные ворота парка, взгляд внутрь через решётку: зима, выходной день, в парке кишит народ, праздник, каток, домик на берегу замёрзшего озера. Там, на дальнем конце, куда летом добирались только самые прилежные, редкие гости, на холмах за озерком люди в тёплых вязаных шарфах и шапках возятся с чем-то пёстрым, расстеленным на снегу; их становится больше: подтягиваются новые.

Сперва посетителя подхватывают дорожки, скоро добавляется лыжня; выше показываются, среди закутанных пальм и невесть откуда взявшихся ёлок, зимние голландские трактиры для лыжников и конькобежцев, тут же за ними возникает несколько потрясающих горок для съезжания на чём попало — хоть на санках, хоть на куске картона, хоть невооружённой задницей.

Ныне здесь открылось множество неожиданных вещей: после ноябрьского безвременья парк ожил иной жизнью. И вот затем уже — такая странность — сплошная колоннада пальм, забранные в сетку кроны, и сквозь эту рощу видно, как крутые холмики обрываются озером, в него глядятся, не находя на седой поверхности ничего прежнего; лишь снуют, поднимая нежную пудру, резвые коньки. Откуда здесь большое озеро, по которому раскатывают сани под парусами? Домики с двускатной черепичной крышей, где люди перекусывают, не снимая коньков, а из форточки чердачного оконца кошка, прервавшись, озирает бесконечную пёструю окрестность? Если, как она, отвлечься от своего важного занятия, прижать палки к бокам, скользить к озеру со склона, переводя дух, и за время спуска оглядеться, то заметишь на дальнем берегу домик над обрывом.

Парк долго восходит по склону горы, а где её вершина? И что по ту сторону?

Никто из посетителей не задумывается об этом, кроме, разве что, добравшихся до вершины. Но это не секрет: там лес и другие горки, поменьше.

Лес дугой уходит за горизонт, а потом подступает понемногу с этой стороны, близится и восходит по противоположному склону горы навстречу публике, гуляющей в парке: навстречу этим любопытным, равно как тому, кого они напрасно жаждут узнать.

Тем временем со стороны равнины и города, за железной дорогой, у горизонта на опушку выходит чёрная фигура, замедляет шаг, поправляет лямки рюкзака и осматривается; в зеленоватых глазах чередой проходит, справа налево, весь открывшийся впереди ландшафт: белое поле, поднимающееся из низины на крутой холм шоссе и, вдалеке по ту его сторону, разноцветная гора с густой зеленью на вершине.

2. Паганини

Середина пасмурного дня; Паганини тихо предаётся хандре возле камина.

В его мечтах Та, которая должна ждать погибшего рыжего котёнка. Она сидит где-то за дверью, вскрывшейся и распахнувшейся, за дверью, которую я не умею и не хочу закрыть, и, наверно, привстала на миг, заслышав возвращение. «Котёнок вернулся», — подумала Она и привстала. Но вот он уже тут, на круге, где когда-то была конечная трамвая; вразвалочку вышел на середину и озирается. Тогда Она произносит его имя и протягивает руки; котёнок приблизился к Ней, глянул ввысь, в Её лицо и прыгает к Ней на колени. Теперь ему опять хорошо. Как должно быть.

Что же, на Неё остаётся надеяться, сидя у огня, посреди зимы и преобразившегося парка; о Ней думает здешний хозяин, пока его белокурый сын у камина листает книжку, чуя за спиной улыбки Японских Куколок. Они то подуют на страницу, чтоб она внезапно перевернулась, то подмигнут изображённому на ней человечку, чтобы тот помахал им в ответ или перекувырнулся — удивил ребёнка; отец, помешав поленья, ставит кочергу, откидывается в кресле и, глядя на эту забавную публику, думает о Ней, потому что он тоже котёнок и в такие дни тоже хочет вернуться. — Конечно, это ещё не тоска; вокруг зимний праздник, тихие улыбки, дом родной и камин.

Всё-таки порой в этих широтах зябко.

За озером на горе тем временем движется строительство; оно идёт с тех пор, как Паганини получил весть и готовится к перемене. Куколки летают не как он, а в любое время и повсюду, приносят вести; он часто говорит с ними, они теперь отвечают. Уже некоторое время он пользуется их доверием. Научился беседовать с куколками; это составляло пусть не всю его задачу здесь, но её значительную часть. —

Он прислушался, подошёл и заглядывает вместе с Куколками в книгу: маленькая чёрная фигурка, коснувшись ограды, шагнула в калитку и поднимается сюда по белому снегу среди пестроты. Хорошо. Вот и Аська, после почти бесконечного путешествия через свою равнину, пришла домой. — Он удовлетворён узнанным и возвращается к камину; Куколки продолжают мудрить над книжной страницей, смеша ребёнка.

Их забавляет одно добавочное, неуловимое для людей обстоятельство: неслышно и незримо вслед Аське тянется вторая живая душа, ещё из леса не выбралась, но тоже скоро прибудет, этак через часок. Ну забавная… С таким зрением, как у Японских Куколок, можно разглядеть её подробно даже на этом расстоянии. Они показывают мальчику: смотри, смотри, что у неё выпало из кармана, когда она доставала платок! — Беззвучно объясняют, листая страницы и указывая на подходящие картинки: это автобусный билет, такой покупают жители ближайшего города, когда на выходных собираются в парк. Зачем? Чтобы контролёр не поймал. Нет, он не побьёт, а если нет денег, так и денег взять, значит, не сможет; просто обругает. Как это? Ну, выльет на тебя свои помои. Он внутри такой грязный, знаешь… Нет, не знаешь, а тебе и ни к чему. — Короче, смотри! смешная душа уже на опушке.

«А это у неё что?» — спрашивает Акилле так тихо, что слышат только Куколки да его чуткий отец, про которого известно, что его большие уши замечают даже, как весной росток проклёвывается из луковицы нарцисса под окном.

Куколки смеются и без слов отвечают, весело всплеснув руками: «Это кошёлка! Ты представляешь! Авоська!» — и мальчик покатывается вместе с ними, не зная, отчего. Досмеявшись, опять внимательно всматривается и говорит: «Пусть бросит. Я хочу, чтобы душа бросила кошёлку.» — «Конечно. Вон, где просёлок подходит к шоссе; там на автобусной остановке она положит кошёлку в урну. А потом поднимется пешком к нашим воротам.»

…Хозяин парка дремлет, огонь мерцает сквозь ресницы, снаружи доносятся весёлые голоса гостей.

Вечером Левконоя принесёт Акилле самодельные пирожные.

3. Домик Левконои

Аська гуляет по парку так, словно не устала в пути. Понятно: для достигших пройденное несущественно. (Стихотворение готово, поэт выбрасывает черновик. Должное написано, жизнь сплёвывает поэта.)

Аська почти голову с плеч отвертела, озираясь по сторонам. Кто-то рядом, в изрядной тесноте упоминает про музей возле верхнего озера. Аська тут же переспрашивает; ей объясняет сразу вся лыжная компания — жестикулируя, и пар изо ртов: выше озеро, на нём каток, а на том берегу так называемый «домик Левконои» — вход копеечный, а поглазеть есть на что. Старина всякая… Сделано забавно. Сходи, глянь! Не пожалеешь. —

Такие жилища всегда манят и обманывают, как дом-музей, как любое место глазения, куда тебя завлекают афиши, рассказы и слухи, а придёшь — — ведь там ничего нет.

Если бы там что-то было, туда не ходили бы глазеть люди вроде тебя. (-:

Но, как всякое подобное место, домик Левконои напоминает.

Здесь лучше заметно только что ушедшее или готовое прийти. Хозяйка и Гораций ощущаются здесь даже, когда отсутствуют. Применительно к гостям парка это всегдашнее состояние, потому что эти двое, в отличие от Паганини, публике не являются даже в маске. Притом же он гуляет в нижнем саду, куда светлоумная невидимка и поэт в дни гуляний не спускаются.

...Немногие добравшиеся до берега верят, что здесь музей.

Душа, предвидя дом Левконои, толкнула калитку в ажурных воротах и торопится вверх по склону: ныне ясно, её удел не тот, в который её завела безбилетница. Кошёлка, застрявшая в руке, выкинута, автобусный билет выпал на тропинку ещё в лесу; пусть замурованный человеческий огрызок живёт вечно, пусть шагнувший с крыши живёт миг, это, как выяснилось, безразлично. Пусть.

Парк — эхо далёкого начала, пропавшего из поля зрения, скрытого за горизонтом, на другом краю света. Было время, Левконоя, как ты теперь, пришла сюда, обрела тут место и осела, изо дня в день мирно выращивая свои мысли. (Не такие, как у премудрых мастеров, которых давно уж убрали из родного города — одни говорят, заморозили для потомков, другие говорят, забросили во враждебные государства вместо биологического оружия.) Сейчас Левконоя сидит у окна, смотрит, как внизу, в её владениях появляются и растекаются по дорогам люди, наблюдает за их беседой с подробностями парка; а тут, гляди-ка, японские куколки летят, не замечаемые за суетой, и ещё одна душа, оканчивая путешествие, поднимается к озеру.

Хозяйка встаёт накрыть на стол.

Приглашение Левконои означает теорбу, тщательно заваренный чай, красное вино и рукописную книгу, картинки которой подробны, как Мир.

4. Шар

Надо подняться вместе с Акилле, которого сопровождают японские куколки, с мыслью глядящей из окна Левконои на следующий холм за озером, куда постепенно подтягивались люди, пока длилось чаепитие, пока Гораций, расположившись в кресле, изредка кивая, изливал странную полупесню в честь хозяйки — пока большие асклепиадовы стихи вились и колебались, как струи ручья, как бесконечная лента в руке гимнастки; тем временем на верхнем холме, на поляне люди, которых не интересуют воскресные забавы, молча, слаженно, умело хлопотали над многоцветным ковром, укрывшим весь простор между деревьями.

Вот один вошёл в середину, где у ковра круглое отверстие, и поджёг горелку, и рысью вернулся; люди подхватывают края, бегут из конца в конец, и вот из их трудов и ковра вырастает воздушный шар.

Куда они снарядили его?

Словно торопятся, как бы не пропустить лучшее время.

Шар — летучая почта. Его построили и запускают, чтоб он маячил.

Шар виден с одного из высоких этажей башни среди пустоши, там, где за городом начинается лес, и ещё из нескольких мест; он виден из будущего и прошлого, его надлежало построить и запустить, и вот обязательное сделано.

Он виден с одного из высоких этажей башни среди пустоши, там, где за городом начинается лес, и ещё из нескольких мест; он виден из будущего и прошлого, его надлежало построить и запустить, и вот обязательное выполнено.

Вот ключ.

Шар означает, что Паганини поладил с куколками, научился с ними беседовать в своём парке, который мне и остальным представляется будущим — в этом ракурсе —; потому, что собрал друзей, готовых вместе с ним трудиться, желавших прежде всего этого — — а не чтобы он снял маску.

Правда и то, что друзья все когда-то побывали празднолюбопытствующими посетителями: откуда знать человеку заранее, на что он тут набредёт. Теперь каждый из них незаменим и ценен. Не в пример публике, эти видят его напрямую, и потому со временем, привыкнув, он понемногу начнёт выходить к ним с непокрытым лицом.

В итоге публика, разумеется, ничего не выиграет, потому что ничего не ставила на кон. Ей-то и останется, навеки, маска Паганини; даже когда он улетит отсюда навсегда, в Парке на видном месте, на постаменте, в самой середине красот и чудес, там, где некогда был дом с крыльцом, верандой и водоёмом, на мраморной пальме над бронзовым портретом страдивариевой скрипки будет красоваться маска, увеличенная в несколько раз, чтобы легче было рассмотреть.

Вот им наследство.

Кутаясь в длинную шубу, невидимый Паганини с маской в опущенной руке смотрит с площадки верхней башенки на своём доме, как в конце всей канители дивный, цветной воздушный шар отплывает от белой земли; внизу люди, только что отряхнувшие руки от последней работы, застыли, подняв лица к небу.

В последний миг в корзину подсаживают маленького мальчика в очках и ярком пальто под шотландку. Надо показать его тем, кто пока сюда не добрался: кто готовится к путешествию или начал путь.

Шар отлетает от белой земли, примолкшие люди провожают его взглядом.

Пусть так прекрасное попрощается с нами.