An Hölderlin. 54. Изнанка февраля

Пятая асклепиадова строфа

Сжавшись в точки, бежит в пасмурном дне быстрый, обильный снег,
Порошит колтуны грязных берёз, прочь, отрешась, спешит,
Перед тёплым слегка тусклым листом необозримых стен
Вьётся и норовит взмыть, воспарить — и опадает вновь.

Где-то радость сидит в красных кустах на берегу реки,
Или на гараже пьёт снегопад, дремля вмерзает в жесть,
Может, уединясь, через люнет старого чердака
Смотрит, как без неё чистится день до пустоты, до сна.

Там просрочено всё — завтра, вчера, смыла дела метель,
Гасит память и связь, ток перемен, жизней чужих следы,
Сводит в прачечной туч пятна надежд, мысль отбелить решив,
И готова до дыр мир застирать, и упраздняет цвет.

Растянувшись внизу, в снежных слоях радость ко дну идёт,
Оседает, куда не досягнут звуки, шаги, глаза,
Ей забвенье с высот лепит в лицо и за чертой черту
Вычитает, стремясь функцией в цель, в гладь, в совершенство, в ноль.

Так её письменам на феврале штрих за штрихом терять,
Тут впитаться, пропасть и проступить с той стороны листа:
Вдруг и сразу, насквозь выпасть туда, праздником брызнуть в снег,
Прыгнуть в нежную тишь смехом немым — на пустыре костром.

И с изнанки рассвет радость прочтёт, и развернётся в день,
Непредвиденный текст с разных сторон весь разглядит, дивясь:
Тропку и костерок, белый шатёр, струйки цветных флажков,
Голоса изнутри, бег огоньков, детских ладоней плеск.

Месяц в небе дневном и балаган в поле большом, как мир,
Игры кукол живых, калейдоскоп снов, анекдотов, лиц,
Чудо, подвиг и трюк, байка и быль, сад, попугайный рай,
Где, задумавшись вдруг, сыт озорством, ангел с ветвей слетит./

В безымянных местах так в этот миг радость твоя живёт:
От свалявшихся туч, синих прорех птицами вниз скользит,
В разгулявшемся дне ветром сырым тянется сквозь пустырь,
Как проснувшийся глаз, крышей шатра ловит полдневный луч.

Да, ты знаешь — ты здесь, средь пустоты, чуешь её всегда,
Лишь она подмигнёт, вспыхнет, вспорхнёт и рассмеётся там,
Где ты так и не смог в срок побывать, взрослым уловлен злом:
Гвозди в крыльях — прибит в нужнике лжи к стенке, живой трофей.

Раскрывались тебе сотни дорог, в радость вели, цвели,
Украшались весной, пели, струясь, мысль за собой влекли, —
Друг за другом, остыв, не дождались, высохли, заросли,
Отболев, онемев, стали рубцом, сгладились и прошли.

Нету ныне тебе хода туда, но навострился нюх,
Скудной горстью примет лучшей страны в ссылке калека сыт:
С глаз ландшафта сойдут бельма зимы, и, словно пёс, кружа,
Ветхий свой алфавит, полный прорех, выследит он опять.

Здравствуй, радость! ты есть — ты, а не я, там, а не тут — так будь,
Ты, нетленный театр, где без помех в душу втекает мир;
Безмятежно, как дом — летним ветрам, куклам себя открыв,
Каплей в их зеркала жизнь уроню, искрой останусь в них.

Полюс и камертон, цель всех путей, мера любой судьбы,
Чистый пульс божества, истины ритм, данный взамен всего!
Будь — неважно, зачем: длись, исчезай и появляйся вновь,
То и дело вдали нас окликай, напоминай и жди.

Может, острым резцом, радость, к тебе горе мне вскроет путь,
Может, тяжесть надежд, свёрнутых в смерть, плёнку земли прорвёт,
Обернусь костерком — перед шатром прошлое жечь, гореть,
Чтобы куклы могли руки согреть, в пламя смотреть и петь.